Современная югославская повесть. 70-е годы - [12]

Послушай, взмолилась я. Ведь ты знаешь, твоя первейшая обязанность — отдыхать. Затем…

…затем я должен буду делать зарядку, плавать, гулять и так далее!

Это хорошо, что ты знаешь, ответила я. Вот поэтому и не бери с собой никакой работы, лечись!

Ты немного уступишь, и мы договоримся, ладно?

Ладно.

Мне редко удавалось настоять на своем. Я всегда ему уступала. Да к тому же мы торопились.

В результате он веял с собой корректуру журнала «Туберкулез» и письма, которые ждали ответа.

Работа не шла у него, хотя он и пробовал что-то сделать. Часто я заставала его за письменным столом.

Почему ты не на воздухе? Ты не слишком много работаешь?

Ну что ты! Это мне только помогает позабыть о своих неприятностях. Слушай, а я тебе показывал письмо Джоса? Меня опять приглашает Всемирная Организация Здравоохранения. Надо ехать в конце июля. Что скажешь?

Не знаю, что тебе сказать, ответила я и спрятала письмо, даже не прочитав его.

Не будешь читать? — разочарованно спросил он.

Разумеется, прочту, только дома, в спокойной обстановке, ведь особой спешки нет?

Ему, очевидно, не хватало терпения, потому что уже на другой день я получила от него письмо.

Погода ужасная, сетовал он. Льет как из ведра! А у меня в комнатке слишком тихо и мирно. Мне очень тревожно, и все действует на нервы. Только и думаю, принимать женевское предложение или нет. Сам не знаю, могу ли я брать на себя новые обязательства. А как ты считаешь? Эти сомнения меня буквально съедают. Ты уже решила? Если да, то поговори с секретарем факультета, ладно? Скоро приедешь? Приезжай! Вчера все было просто и ясно. Когда ты рядом, я верю в себя. Но если тебя нет… Вот сейчас, например, я разорван на мелкие лоскутки, которые порхают по комнате. Тебе смешно?

Включил радио. Моя родина. Гениальная музыка! Не можешь себе представить, как меня трогает! Или я сейчас слишком обостренно все воспринимаю?

Проблема родины его всегда чрезвычайно волновала. Родине он отдавал все свои силы, знания и любовь. Самое скромное признание дома означало для него бесконечно больше, чем самые высокие почести, которыми его осыпали на чужбине.

В последнее время я заметила в нем перемену. Прежде всего повышенную отзывчивость на добро.

Необходимо сражаться за его здоровье, как за все в жизни. Бой — единственное содержание жизни. Нужно драться. Но как? Где тот допустимый предел? Достаточно ли у него сил для новых обязательств? Пусть соглашается, если предложение столь привлекает его.

Снова и снова перечитываю письмо Джоса.

Руководитель секции туберкулезных заболеваний Всемирной Организации Здравоохранения считал, что следует подвести итоги международной акции по прививкам. Несколько заполненных мелким шрифтом страничек. Почти сплошь специальные термины, и в конце письма предложение, которое требует немедленного ответа.

Принять ли ему должность чрезвычайного эксперта сроком на шесть месяцев? Сможет ли он за столь короткое время разобраться во всем и представить исчерпывающий доклад?

Я советовалась с врачами, коллегами, друзьями, собирала самые противоположные суждения.

Он еще не готов для серьезных занятии… Умеренная работа могла бы ему помочь… Совершенно исключено, он должен отдыхать, отдыхать, отдыхать… Никаких перегрузок… Бездельничая, он ни за что не выкарабкается. Рано или поздно придется опять приняться за работу… Ему нужно испытать свои силы.

Но эта должность чрезвычайного эксперта меня беспокоила. Беспокоила из-за ограниченности сроков. Что делать? Конечно, интересная работа не может никому повредить. Только надо разумно к ней подойти. С чувством меры. А что значит разумно? И какое чувство меры истинное?

Все эти вопросы и ответы мы потом обсуждали вместе. И хотя несколько раз перечитали письмо Джоса, и вместе и каждый в отдельности, времени от этого больше не становилось.

Меня это беспокоит, в который раз осторожно начинаю я.

Тебе срок кажется небольшим? — бодро спрашивал он, и я чувствовала, что ему уже не терпится приняться за дело.

Только не спеши, умоляла я его, хорошенько все обдумай!

Да ведь я только это и делаю! — вздохнул он и посмотрел в окно.

Солнце падало прямо на его письменный стол. Папиросная бумага, вложенная в машинку, свернулась от жары.

С тех пор как я получил это письмо, сомнения одолевают меня. С одной стороны, дело мне по душе, а с другой — я боюсь… А ты, как ты считаешь?

Я колебалась. Напряженная работа потребует от него много сил! А какая работа не требует сил? И вообще, что может быть прекраснее дела, которое тебя радует?

Со своими колебаниями, впрочем, он наконец справился, а мои больше не принимал в расчет. Он убедил меня, и мы телеграфировали о его согласии.

В июле он уехал.

В поезде он снова и снова перечитывал письмо, и настроение его менялось. От твердой веры в себя он переходил к отчаянию. И только после разговора с Джосом все прояснилось.

Задача была настолько обширной, что даже целая комиссия вряд ли решила бы ее в течение года. Судя по всему, никто не отважился взяться за ее решение, а он просто-напросто попал в западню.

Если б хоть ты была со мной! — сетовал он в своем первом письме. Мне так не хватает твоей энергии, сейчас она мне дьявольски нужна! О моем здоровье не беспокойся, я обязательно покажусь врачам!