Современная японская новелла, 1945–1978 - [38]

— Полежите еще немного. По-моему, у вас жар, — сказал он. — Вчера вечером вы сильно бредили из-за раны на ноге. Я намазал ногу снадобьем из трав. Сейчас принесу еду.

Старец неловко двигался по хижине. Он был похож на марионетку, которой плохо управляли. Когда он ушел, Ци Бай-ши огляделся: в хижине было пусто, лишь в углу стоял сундук, — похоже, это было жилище того отшельника, о котором рассказывал ему безвестный художник. Хижина была прибрана так тщательно, что непонятно было, откуда взялся тощий матрац, на котором он лежал. Спустив ногу с матраца, он увидел, что она была намазана черной мазью и обмотана куском его одежды. От ноги исходил резкий запах. Повернув голову, он посмотрел в ту сторону, откуда доносился шум воды, — там стояла бамбуковая ширма, обтянутая циновкой. Он помнил, что там должна была быть стена. Для чего же тогда ширма? Стараясь не повредить больную ногу, он отодвинул ширму и заглянул за нее. На шелке, натянутом во всю стену, был изображен горный пейзаж. Огромная скала слева, поток с разбросанными в нем камнями, ущелье, словно вырубленное топором, вода — то сверкающая белой пеной, то пробивающаяся меж скал, то образующая заводи, голубые дали над горами — все было так, как он знал из рассказа художника. Деревья на скалах были одеты густой летней листвой, каждая складка горы была изображена в духе Ма Юаня и Лю Сун-няня[13], выявляя не изменяющийся веками вид и тяжесть форм. Прозрачная вода, сочившаяся из расщелин огромных холодных скал, резво устремлялась вниз, застывая в голубых заводях бесчисленных оттенков, или в белой пене неслась за рамки полотна. Вдали горы окутывала дымка, словно там вот-вот должен был хлынуть дождь. Все полотно было изысканно суровым, наполнено сумеречным тихим воздухом. Настоящий шедевр! И хотя на полотне было изображено лето, от него не веяло теплом. И не было места живому, дышащему существу. Ци Бай-ши, забыв обо всем, зачарованно глядел на картину. Водопад и брызги воды были написаны белилами, и, казалось, шум воды доходил до его ушей.

Его привел в себя раздавшийся рядом шорох. Ци Байши обернулся. Старик, принесший еду, пристально глядел на него, будто кошка, следившая за мышью.

— Ну как? — спросил он неподвижно стоявшего Ци Бай-ши. И голос его, как ни странно, был ласков.

Ци Бай-ши извинился за бесцеремонность и назвал свое имя. Старик до сих пор не поинтересовался ни его именем, ни занятием. Ци Бай-ши рассказал старику историю, которую слышал от своего приятеля. Старик молча вошел в хижину, они сели друг напротив друга, и отшельник, глядя прямо в лицо Ци Бай-ши, спросил:

— Ну и что вы думаете?

Было странно слышать тихий, спокойный голос старика — он не соответствовал его поведению. И тут Ци Бай-ши вдруг понял, что этот человек, как видно, был целиком поглощен пейзажем за стеной хижины и своей картиной на стене. Остальное было ему совершенно безразлично.

— Что вы думаете о картине? — снова спросил старик. И Ци Бай-ши показалось, что облик старца стал меняться на глазах; рот разверзся, волосы встали дыбом, ногти на пальцах удлинились. Ци Бай-ши содрогнулся от ужаса.

— Шедевр! — сказал он. — Великая простота. Превосходно написано. Думаю, никому из нынешних художников не под силу такое. Поистине шедевр!

Ожесточение вмиг покинуло старца, но потом снова появилось в выражении лица, во всем его облике.

— Но вы еще не видели его! Не видели пейзаж за стеной!

Старик встал и пригласил Ци Бай-ши выйти. Забыв о боли в ноге, Ци Бай-ши вышел из хижины. Они обогнули хижину, и перед ними предстал пейзаж, о котором они говорили. Все было так же, как на полотне и как рассказывал приятель Ци Бай-ши. Но яркое летнее солнце освещало ущелье, высвечивая каждый уголок скалы такими мощными лучами, которые невозможно изобразить никакой кистью. Из-за дальней расщелины в горах выплыло облачко, похожее на сверкающую вату, и затуманило очертания скалы. Тяжелые темные струи дождя пали на воду, а облачко спряталось за плечом другой горной вершины. Кожа скал, влажная от моросящего дождя, и зелень деревьев блестели на солнце, отражая солнечный свет. Непрерывно движущиеся облака бросали то темные, то светлые тени на спокойные коричневые и серые скалы, на листву деревьев, на воду разнообразных голубовато-зеленых тонов. Да, здесь не было места живым существам, но здесь было движение света, солнечного сияния. Старик стоял рядом с Ци Бай-ши. Солнце не касалось его впалых глаз. Сморщив нос и прищурившись, он с одинаковым вниманием смотрел на Ци Бай-ши и на пейзаж. Заглянув в глаза старца, Ци Бай-ши сказал:

— Великолепный пейзаж! Но и ваше полотно шедевр.

Старик, ничего не сказав, пошел к хижине.

Ци Бай-ши, залечивая ногу, провел у отшельника несколько дней. Больше они ни словом не обмолвились ни о картине, ни о пейзаже. Ци Бай-ши не пытался вновь заглянуть за ширму. Старец перевязывал ему ногу и готовил еду, и Ци Бай-ши, мужчине в расцвете лет, было мучительно неловко пользоваться его заботами; он не мог смотреть на то, как старец с трудом, будто марионетка, двигается по хижине. Наконец, наступил день расставания. Старик и Ци Бай-ши поели, сидя друг против друга, и когда трапеза закончилась, отшельник заговорил тихим прерывающимся голосом: