Современная японская новелла, 1945–1978 - [237]

— Верно. Я правда этого хочу.

— А я говорю, врешь.

— Откуда тебе знать, что я думаю?

— Да ты просто хочешь выбраться из нынешнего своего положения. Кончишь университет, станешь учителем — какая разница, вечерняя школа будет или дневная. Уже будешь человеком другого мира, чем вечерники. Что толку, что ты с ними будешь в одних стенах, разница-то огромная. Ты посмотри хотя бы на наших учителей.

— Да неправда это!

— Точно тебе говорю. Да ладно, я не против. Скорее даже хочу этого. Потому что у тебя есть силы карабкаться вверх. Но мне противно, что ты все ищешь этому всякие обоснования. Я, мол, теперь знаю, какая замечательная штука вечернее отделение в этой школе. И хочу стать учителем вечернего отделения, чтобы продолжить дело. А я тебе говорю, все это вранье. Ты просто становишься в позу, больше ничего.

— Вот, значит, как ты обо мне думаешь?

Микио сделалось невыразимо скверно. Он уже сам не понимал как следует, что говорит.

— Может быть, сейчас ты действительно веришь в это. Так ведь выгодней. Нужно же какое-то знамя справедливости для собственного воодушевления. Но со стороны все это выглядит ужасно противно. Хочешь карабкаться вверх, карабкайся что есть сил. И уж не беспокойся тогда, как на это посмотрят!

Кэндзи смотрел на брата с удивлением и гневом, но вдруг усмехнулся.

— Красиво говоришь. Ну что ж, если ты так считаешь, пусть будет так. В общем, ты не желаешь посылать сестре деньги на учебу. В этом, видно, все дело. Но только если кто становится в позу, так это ты. Ну, да ладно. О Нобу я позабочусь.

Микио плеснул себе виски в стакан и залпом выпил. В янтарной жидкости тоже осела белая пыль. Ему почудилась комната в деревянном доме и фигура матери, склонившейся над горой надомной работы на столе.

— А знаешь, может, ты и прав. Но насчет Нобу я не могу иначе. Это же свои, родные! А тебе, я смотрю, давно уже невдомек, что такое родные. И мать тоже нельзя до бесконечности заставлять жить в этом городишке. Надо скорее перетащить ее сюда. Это хоть ты понимаешь?

— Понимаю.

— Не жалеешь ты ни мать, ни сестру. Себя и то не жалеешь, ничего тебе не хочется. Иначе разве стал бы ты жить с такой девкой?

Микио поднял голову.

— Ты о Тамиэ?

— Скажи, зачем ты с ней связался? Конечно, это, наверно, развлечение, но…

— Я смотрю на это серьезно.

— Ты знаешь, что она за девка?

— Это не имеет никакого значения.

— Имеет. В том, что ты несешь такую бессовестную чушь, она тоже виновата.

— Неправда это!

— Ты просто ничего не знаешь.

Кэндзи сжал кулаки и пристально посмотрел на брата.

— Она же спит с кем угодно. Она за кем хочешь побежит, если настроение будет. Это бы еще полбеды. Как ты полагаешь, на какие деньги она живет?

— Я знаю, на какие!

Он сказал, что Тамиэ работает в баре. Кэндзи покачал головой.

— Только для вида. Она там залучает мужиков побогаче и продается им. Ты что, слепой, что ли?! И все потому, что ей хочется погулять, а не на что.

— Это ты ничего не знаешь про Тамиэ. Она совсем не такая.

Но тут же ему вспомнился курчавый парень.

— Я бы молчал, если бы она любила тебя и вы жили бы вместе. Но у нее все навыворот! Сейчас она с тобой, а завтра уйдет еще к кому-нибудь. Если ты с ней не развяжешься, то станешь когда-нибудь таким же, как она, — пустым, безразличным, жестоким.

— Тамиэ не такая, — повторил Микио с дрожью в голосе.

— Она губит всех, кто с ней водится. Заражает наплевательским отношением ко всему на свете. У нас в классе кое-кто из-за нее уже бросил школу. Она нарочно это делает. Кто посерьезнее — прилипает к тому и губит. Так что когда она ушла из школы, я вздохнул спокойно.

Ему вспомнилось, что сказала Тамиэ: «Кэндзи-то мне нравился, да я ему не понравилась».

— Но ты же работал с ней в ученическом совете. Говорил, что она здорово работает. Может быть, она действительно любит погулять, но на самом деле она хороший человек.

— Дрянь она, — сухо возразил Кэндзи.

— Какое у тебя право судить других? Сам-то ты разве лучше?

— Нет, не лучше! Но про эту девку говорю тебе: она дрянь. Если будешь иметь с ней дело, сам станешь дрянью. Вот ты уже из школы хочешь уйти, про мать и сестру забыл.

— Тамиэ здесь ни при чем. Это мое дело.

— Неправда.

Он со злобой посмотрел на брата. Кэндзи ответил ему таким же враждебным взглядом. За спиной у Кэндзи висела густая пыльная мгла.

Он искал слова. Такие слова, которые помогли бы ему разбить Кэндзи и прогнать мглу.

— Я понял, чего ты боишься. Если я стану жить с Тамиэ, тебе одному придется заботиться о матери и Нобу. Может, и в университет не сможешь поступить. Вот о чем ты думаешь.

— Да ты что? Что ты говоришь! — Кэндзи переменился в лице.

— Именно так. Ты такой. Для тебя собственное благополучие важнее всего. Говоришь красивые слова, а суть-то именно в этом.

Кэндзи сжал кулаки от обиды.

— Значит, не веришь, что я о тебе беспокоюсь?

— Болван! За кого ты меня принимаешь! — И вне себя он запустил в Кэндзи стаканом. Стакан попал Кэндзи в бровь и со звоном откатился к двери. Оба одновременно вскочили и стали по обеим сторонам котацу, с ненавистью глядя друг на друга.

Скверно, что он сказал то, чего не думал. Но все-таки сказал, а раз сказал, следовательно, думал, хотя бы в глубине души. И это было совсем уж скверно. Кэндзи не отрываясь смотрел на него налитыми кровью глазами. Закушенные губы дрожали от сдерживаемого крика. Микио почувствовал, что приперт к стене, и от этого он перестал понимать самого себя. Его приперли к стене и Тамиэ, и младший брат. Он попытался вывернуться, и тогда-то окончательно обнаружилось, насколько он жалок.