Современная португальская новелла - [70]

Разве знала Лия, что ее ждет, когда сама послала солдата к грузовику, доставившему нас в Мафру? Мы с товарищами разглядывали монастырь — кто пренебрежительно, кто равнодушно (как будто ожидали увидеть нечто диковинное!), — когда ватага ребятишек шумно атаковала нас:

— Господин военный уже снял комнату?

— Нужна ли комната господину военному?

— Господин военный, у нас есть комната…

(Черт побери, ото всего разило казармой, пропади она пропадом! Даже от домов, выкрашенных в желтоватый цвет наподобие тюрьмы!) Да, Лия сама послала солдата, который подошел ко мне, взял, не колеблясь, мой чемодан и сказал:

— Вдова майора Ското ждет господина…

— Знаю, зачем было вас посылать?

Рок — вот завязка всех человеческих драм. Рок навлекает на нас беду; но часто беда — как бы устье реки, чьи истоки восходят к материнскому лону.

Мать Лии совсем юной вышла замуж за пожилого человека. Ее супруг, покойный майор А. Н. Ското, приходился нам дальней родней; он вел со студенческой скамьи жизнь столь непутевую (или, как я слышал в детстве, «скандальную»), что наша семья потеряла, фигурально выражаясь, нить его похождении после того, как вторая жена сбежала от него в Париж. Лет восемь тому назад, если память мне не изменяет, до нас дошли смутные слухи о его кончине в Мафре, и мне так и не довелось с ним познакомиться. От посыльного я теперь узнал, что дядюшка женился в третий раз, в Порто, и, несмотря на свои годы, стал отцом двух дочерей, но…

В самом деле: не успел я подняться по лестнице, как дверь распахнулась и на пороге меня встретила одна из упомянутых дочерей майора, Лия; она сияла от радости, что видит меня. И вот мы рядом, в маленькой гостиной, обставленной старинной мебелью, и Лия распахивает передо мной также и дверь своей души — как будто давно ждала меня, тоскуя, но веря в неизбежность встречи.

Вот она какая! Крохотного роста, с безмятежным, белым как молоко лицом; высокий лоб точно списан с портрета папеньки… Но больше всего поразили меня спокойствие и чистота, излучаемые всем ее существом. Мать же была полной противоположностью: раздавшаяся толстуха (в народе есть словцо похлеще), на первый взгляд — грубоватая из-за красных прожилок на дряблой коже, из-за неуклюжести… Но все это можно было ей простить за откровенную и простодушную беседу. Мне и раньше приходилось сталкиваться с заурядными людьми, которые сделались отзывчивыми после долгих лет нищеты и горя. Остается сообщить, что дама эта прочитала на своем веку несколько романов и что она страдала астмой. То и дело наступало удушье, ужас, да и только! Покойный муж часто поминал нас, «племянников в Порталегри», справлялся о нас даже на смертном одре. Сама она родом из провинции Трас-ос-Монтес и прозывается дона Консейсан. После тяжких лишений, которым так несправедливо подверг их господь, Лия получила место учительницы в одной из школ Шелейроса. И вот, слава богу, они располагают комнатой для гостей и очень рады мне ее предоставить. Считают меня членом семьи, само собой. Ждали моего приезда еще в прошлом году. Вести доходили до них через моих коллег на факультете.

Словом — сама любезность. Но признаюсь, скучно было слушать этот рассказ, еще одну, последнюю главу приключений майора Ското. Мы всегда жили в достатке. Мой отец — нотариус в Порталегри, а мать унаследовала в Кастело-ди-Види недвижимость, которую мы выгодно продали. Нужды мы никогда не испытывали. Образованные люди выше держат голову, если не знают низменных забот и мелочей жизни. Я бы не стал на эту тему распространяться, но мне хочется, чтобы читатель понял, как услужливое родство, подогретое плохо скрываемой бедностью, вызвало в моей душе протест состоятельного человека. Улучив минуту, я обратился к Лии, желая растормошить ее и вывести из состояния ангельской невозмутимости:

— Я не вижу вашей сестры. Вероятно, она уже вышла замуж?

Лия нахмурилась, замялась и пролепетала:

— Нет, сеньор, моя сестра… Но почему вы о ней заговорили?

Этот встречный вопрос был таким горестным, что Лия даже подурнела, и я невольно отвел глаза, так как уже не мог ею любоваться.

Дона Консейсан услыхала наши реплики, перестала излагать события своей жизни (в дни, когда она блистала красотой… Далее следовал перечень городов, где она побывала, вплоть до Милана) и, вздохнув, сказала:

— Наша Жужа…

Я сразу понял, что коснулся одного из щекотливых семейных секретов, который тщательно прячут от посторонних, проклял свое бестактное, неуместное любопытство. И прикусил язык… Быть может, мое замешательство принудило дону Консейсан снова вздохнуть, снова показать, как не хватает ей воздуха, и сделать скорбное признание:

— Жужа… умерла.

А я-то, тупица…

— Как это умерла?

— Для нас…

— О нет, мама, не для нас! — поспешно воскликнула Лия, уже овладевшая собой и полная великодушия. — Я все так же люблю бедняжку, может, даже сильней!

На глаза у Лии навернулись слезы, и она устремила взор куда-то вдаль. А дона Консейсан излила душу в жестоких словах, от которых у нее задрожали губы:

— Жужа сбежала от нас в Лиссабон…

Слово «Лиссабон» было произнесено так, будто за ним крылся запретный, проклятый мир, синоним «чувственности и головоломной тайны». Передо мной как бы возник соблазнительный образ Жужи (автомобиль на площади, темно-синие глаза, трепетный свет, роскошь, шикарно обставленная спальня!), и я пожелал, чтобы искательница приключений не походила на свою сестру с ее холодной красотой святоши — осенней, замороженной красотой.