Современная португальская новелла - [5]

Е. Ряузова

АКИЛИНО РИБЕЙРО

Шкура на барабан >Перевод С. Вайнштейна и Г. Туровера

Сколько вот так, след в след за Клету, перетаскал он на своем горбу молока за долгие годы — глаза б не глядели на тягучую ленту дороги, знай только: из деревни в город, из города в деревню, туда-сюда… Мерин тяжел и медлителен был в ходу, словно поклажа тянула книзу, к сулившей желанное отдохновение земле. Сухожилия вздулись, кожа на шее и других местах кровоточила, и слепни слетались со всей округи на запах крови. А он, несмотря ни на что, всякий день спозаранку отправлялся в путь, из конюшни выходил с пеньем петухов, а возвращался, когда уж быки мерно жевали в стойлах свежескошенную траву. На несколько часов он забывался беспокойным сном, мучимый кошмарами, дрался с другими лошадьми не на жизнь, а на смерть, переправлялся с нестерпимым грузом через пропасти.

Даже коротышки ослы шагали проворней. Хозяина раздражала его медлительность, он все подхлестывал хворостиной или тащил за недоуздок и бранился:

— А ну шевелись, ублюдок! Бить поклоны будешь в конюшне!

И вот раз поутру, когда из-за полных бидонов ступить еще шаг стало невмочь, он повалился с грузом на ровном месте. Увидев, что молоко пролилось, Клету рассвирепел и, набросив петлю, принялся поднимать мерина. Он колотил, пока не сломалась палка и не занемогла рука. Мерин лез вон из кожи, хрипел, бил всеми четырьмя копытами, но так и не смог подняться. Клету тащил его за голову, за хвост, за уши — тщетно. Стукнувши еще раз копытами оземь, вконец обессилевши, он затих на боку, ртом пошла кровавая пена.

Разъезжаясь ногами по скользкой от молока земле, Клету стал высвобождать его из-под упряжи. На шум бидонов сошлись пастухи, и он попросил их:

— Подсобите, братцы…

Людей — у кого рожок в сумке, у кого кнут за поясом — хватало; одни за хвост, другие за гриву — поставили мерина на ноги. Клету его приласкал, взнуздал снова, закрыл бидоны крышками и хлопнул по-приятельски:

— Ну, давай, топай, горе луковое!

Напрягшись, поднатужившись изо всей мочи, лошадь стронулась с места. Неверным, нетвердым шагом, того и гляди упадет.

— Вроде сарамбеке пошел плясать, — пошутил кто-то из пастухов.

— Не дотянет до деревни, — заметил другой, в словах его было осуждение неуместной шутки.

Клету обнял коня рукой за шею, будто хотел защитить его. Но вскорости ноги у животного стали опять подгибаться, затряслись мелкой дрожью, и, беспомощен, будто подкошен чем-то, он плюхнулся вдруг на колени, завалился набок.

Клету пнул его несколько раз ногой и, схватившись за голову, принялся причитать, клясть разнесчастную свою судьбу.

— Сходи-ка лучше за другой животиной, дядюшка Клету, — посоветовал один из пастухов.

Клету еще раз было попытался поставить мерина на ноги, понукал его, бил палкою. Но животное не двигалось, глаза запали, подернулись туманною пленкою.

Клету наподдал в последний раз по загривку и, проклиная все на свете, начал сызнова снимать поклажу. Потом, отдуваясь, заспешил назад в деревню за ослом, оставив мерина в окружении собак, которые, высунувши языки, подлизывали молоко.

Когда Клету возвратился с ослом, мерин, уж на ногах, пощипывал мирно придорожную траву. Сам не зная зачем — то ли из сострадания, то ли на всякий случай, а вдруг сгодится на что, — он прихватил мерина с собой.

Понурившись, прихрамывая, пощипывая на ходу вереск и молодые побеги, мерин добрел до конюшни, забился в стойло и проспал крепким сном всю ночь.

Рано утром заявился Клету и, не сказавши ни слова, потащил вьючную упряжь вместе с молочными бидонами во двор. Конь искоса поглядывал на эти приготовления и, как всегда, ожидал пинка, что его поднимал с подстилки. Но на сей раз хозяин даже не посмотрел в его сторону.

Животное привыкло к людским причудам, и поведение хозяина не удивило его. Мерин знал, что идти он не в силах, а инстинкт предвещал безделье и тихие радости. Сладко потянувшись, он устроился поудобнее на соломе, которая показалась ему в это утро, как никогда, мягкой, в особенности после долгого ночного отдыха и при воспоминании о том, как тяжко достается ему в пути.

Он все лежал в сладкой истоме, когда со двора донесся ослиный рев. Потом этот самодовольный рев глупого и здорового осла прозвучал еще раз и еще. Протекло несколько секунд, мерина разобрало любопытство, он поднялся и пошел посмотреть. Клету седлал осла, который накануне возил вместо мерина молоко, Жоана ласково подсовывала тому в пасть пучки клевера.

«Вот обжора-то», — подумал он про себя. Его снедала зависть при виде того, как осел, полузакрыв глаза, с наслаждением разжевывает эти пучки. Да это же настоящий грабеж! Разве этот клевер не предназначен ему? Не колеблясь, он выскочил, куснул осла и сунулся мордой в щедрые руки Жоаны. Но не тут-то было: Клету дважды отвесил ему со всего размаху по уху, и он, грустный и обиженный, вернулся в стойло.

Весь день мерин пробездельничал, пощипывал себе траву и дрок на пригорках, вокруг гонялись за мухами стаи птиц и совсем его не боялись. Довольный, с набитым брюхом, вернулся он под вечер к себе в стойло.

Клету было еще раз попробовал затянуть на нем подпругу — но то ли схитрив, то ли и вправду чувствуя слабость, он упал наземь, и никакие побои, никакие уговоры не смогли принудить его к прежней работе. С тех пор хозяин и не приставал больше к нему по утрам, позволял лодырничать, и, хотя в душу от косых его взглядов закрадывалось беспокойство, радости было куда больше. Теперь он мог пастись беспрепятственно где угодно — и вдоль дороги, и на берегу речушки, но он не разрешал себе уходить далеко от деревни, да и нарывы на суставах мешали. Когда благовестили к вечерне, он уж был в стойле, довольный, вспоминая вкус и запах сочной травы, благоухание вечера, и шкура на спине, казалось, меньше саднила.