Современная польская повесть: 70-е годы - [42]

Ясновельможная паненка сперва не обращала на это внимания и продолжала возиться с лошадьми, хотя совсем рядом посвистывали пули, она уперлась и хотела сгусти лошадей во что бы то ни стало; но пули сыпались все гуще, в довершение всего одну из лошадей ранило, она упала и страшно захрипела; тогда с ясновельможной пани, матерью паненки, от страха случилась истерика, ясновельможный пан распорядился хлестнуть лошадей, привязанных к повозкам и бричкам, и трогаться; а до этого он еще крикнул дочери — садись верхом и скачи что есть сил за нами!

Тогда и она поняла, что с табуном не справиться, и, вскочив на своего любимого сивку, помчалась за семьей, но сразу же наткнулась на заградительный огонь; он, словно страшная стена, отделил ее от семьи, и она вынуждена была остановить коня; а потом, решив, что минует это препятствие из дыма, огня и взлетающей вверх земли, и не думая о том, что может погибнуть, пустилась галопом через поля и даже добралась до невысокого, густого перелеска, но там путь ей преградили люди, бежавшие из пылающей деревни, и убедили ее не ехать в том направлении, потому что деревня горит и там очень опасно.

Она повернула своего коня и поскакала что есть сил краем перелеска, а потом по узкой просеке ближнего леса.

Люди, видевшие все это, рассказывают, как красиво она смотрелась на том коне, в черном костюме для верховой езды, волосы развевались, потому что шляпку, о которой она не забыла, собираясь бежать, сорвал ветер, а может, и какая-нибудь ветка; они рассказывали еще, что иногда она исчезала в клубах пыли и дыма или в зелени деревьев, и тогда им казалось, что она уже не появится, что конь не выскочит из этой завесы, что ее уже нет; однако конь пробивался сквозь заслон, она вновь появлялась; и еще люди говорили, что ясновельможной паненке везло, ведь ничего не стоило тогда погибнуть.

Все эти обстоятельства непосредственно не касались дела, бывшего предметом разбирательства суда, однако, как говорят документы, заключенные в книге, над которой я прокорпел долгие часы, суд охотно занялся ими на открытом, где все могли присутствовать, заседании, и этот интерес суда проистекал скорее из вполне объяснимого человеческого любопытства, чем из профессионального долга.

Судья (свидетелю). Вы сказали, что дочь графа направила коня по краю перелеска на лесную просеку… Что же было дальше?

Свидетель. Потом она попробовала объехать огонь с другой стороны и догнать семью.

Судья (свидетелю). Что было дальше?

Свидетель. Это ей не удалось, потому что огонь тянулся длинной полосой.

Судья. Продолжайте.

Свидетель. Она еще раз попробовала выбраться из этого содома и помчалась к реке, думала, что ей удастся переплыть и по излучине другого берега добраться до колонны помещичьих повозок и бричек, которая сумела проскочить линию фронта; но и эта третья попытка не удалась ей, река была заминирована, о чем она каким-то чудом узнала во время своего сумасшедшего галопа, кроме того, по реке густо плыли трупы людей и животных, то и дело они наталкивались на мину, как бы на свою вторую смерть.

Свидетель закончил показания этим философским заключением, и суд даже задумался, но любопытство прервало затянувшееся молчание, и вновь последовал вопрос.

Судья (свидетелю). Пожалуйста, продолжайте.

Свидетель. А потом, известно, что было потом, волей-неволей ей пришлось вернуться в усадьбу и спрятаться вместе со слугами.

Возвращаясь к разделу «Заседание при закрытых дверях», а в этом разделе к моменту, когда изнасилованная каким-то солдатом обнаженная ясновельможная паненка выскочила из разбитого снарядами правого крыла дома и спряталась в винном погребе, следует сказать, что, как только она оказалась в подвале, вновь посыпались кирпичи, и она опять чудом избежала смерти.

Но кто-то знал, что она там, — возможно, это заметил тот главный свидетель, тот мальчик, безрассудно отважный, столь захваченный войной, столь пораженный превратностями ее, столь наивно увлеченный ее проделками, что стал безоглядным смельчаком и утратил всякую осторожность в течение всего боя, в течение всей ночи вплоть до утра, когда все затихло, и вдруг неизвестно откуда взялась шрапнель, эта последняя шрапнель, и один-единственный, острый как нож кусочек металла оторвал ему левую руку по локоть; возможно, этот мальчик заглянул сквозь щель в заваленный подвал и увидел там у бочки вина ясновельможную паненку и шепнул об этом кому-то; ведь кто-то должен был знать, что она там, иначе не было бы этой шутливой, но многозначительной фразы — может, хотите попробовать господского мясца.

Мальчик, однако, утверждает, что тогда он еще не заглядывал в подвал, что он заглянул в него позже, уже когда туда кое-кто заходил, а потом наконец туда спустились два старика.

Итак, кто же видел ясновельможную паненку в тот момент, когда она нагая бежала туда из правого крыла дома?

Суд этого не установил, и никто об этом не узнает, как тут узнать, ну как… Так же не удалось установить во время судебного разбирательства, кто же сказал — может, хотите попробовать господского мясца, — слова, сперва непонятные, но после соответствующих пояснений ставшие поразительно ясными и вызвавшие многозначительные покашливания, странные полуулыбки и покачивания головами.