Современная польская повесть: 70-е годы - [113]

— Вернешься?

— Разумеется, — подтверждает она без энтузиазма.

Качоровский застонал во сне. Мария опасливо покосилась в его сторону.

— Он тоже легко отделался, — сказал Плихоцкий, — но в шоке. И ему дали снотворное.

В коридоре она закурила сигарету, приоткрыла окно и с минуту стояла, созерцая панораму невзрачного городка. Холодный сырой воздух освежал ей лицо и приносил облегчение.

Люблю ли я его? — думала Мария. — Привычка, сочувствие, привязанность. Но любовь ли это? Во мне нет ничего от самаритянки. Я не способна на большие жертвы. Лишена качеств спутницы великого человека. Покой мне дороже всего. Чего бы это ни стоило.

Собственно, с самого начала она искала в этом супружестве покоя. С будущим мужем познакомились на студенческой вечеринке. Сташек выглядел середнячком, этаким третьекурсником. Мария была тогда поглощена выявлением своей творческой индивидуальности, в чем помогал ей плотный седой профессор, преподававший композицию: уже месяц она была его любовницей, но подумывала о разрыве, поскольку связь эта ее тяготила. Сташек влюбился с первого взгляда, а может, Мария убедила его в этом. Потом выяснилось, что он крепко стоящий на йогах инженер, которому повезло с самого начала (Плихоцкий выиграл объявленный амстердамским портом конкурс на создание сложной стальной конструкции, что принесло ему деньги, которых хватило на покупку холостяцкой квартиры и автомобиля).

Начался период осады: Мария принимала живописные позы, то была трогательной возлюбленной, то девой с полотен Бурн-Джонса. Позволяла поклоняться себе. Кончилось предложением руки и сердца. Родители Марии, пожилые состоятельные люди, одобрили жениха, отдали молодым свою квартиру, а сами поселились в Милосне. Они считали, что Плихоцкий хорош собой и симпатичен, хотя, как и большинство молодых людей, воспитан не лучшим образом.

Люблю ли я его? — думает Мария.

Начальный период их супружеской жизни был исполнен пиетизма. Сташек окружил жену заботой и таким демонстративно-восторженным обожанием, что со стороны оно казалось даже чрезмерно слащавым. Посвящал ей массу времени. Потом принялся делать эту идиотскую карьеру. Заработки его, естественно, уменьшились, досуг предельно сократился. Он все карабкался вверх. А после падения в 68-м году милейшего человека, директора Раттингера, который на новогоднем балу сказал Марии, что она обворожительна, а ее супруг, простите великодушно, рядом с ней — просто поваренок, Сташека околдовал Барыцкий.

— Знаешь, что мне предложили? — так начал он тогда разговор.

— Не имеет смысла, зачем тебе это? — всполошилась Мария. Однако он уже принял решение.

— Хочу попытаться, отступить всегда успею.

Барыцкий на следующем новогоднем балу полушутя сказал Марии, что Сташек смахивает на жука-богомола.

— Только муж мой мужчина, а не букашка.

— Что вы имеете в виду?

— Может, сумеет освободиться, — уточнила она, — от ваших чар.

Присутствие Сташека в доме ощущалось все меньше, и у Марии наконец оказалось достаточно времени для себя. Это не предвещало никакой драмы. Может, даже так было к лучшему? Она не хотела ребенка. Мечтала лишь о том, чтобы добиться полного самовыражения в своей живописи.

И вот Сташек мог погибнуть в автомобильной катастрофе — опять-таки из-за Барыцкого. А теперь еще предсказывает какие-то перемены в их жизни. Мария этого даже слушать не желает. Она не допустит никаких перемен. И так хорошо. Никаких новшеств. Если Сташек заупрямится, захочет продолжать самоуничтожение, что ж, его дело. Но Мария отстранится от него. Будет тяжело, возможно, до боли, но это необходимо. Лишь такое решение сохранит целостность ее мира.

Видимо, я не люблю его, — констатирует Мария. — Никого уже никогда не полюблю. Я не способна любить.

Мысль эта горька, ибо Мария знает, что, в сущности, проиграла. Проиграла начисто. С самого начала в борьбе за Сташека лидировал Барыцкий. Это он, что лежит сейчас на операционном столе, живой или догорающий, именно он — победитель. Он безраздельно завладел Сташеком. В этом Мария убеждена. Мысль о поражении, видимо, глубоко ее уязвляет. Не случайно она в сердцах давит окурок на подоконнике.

В открытых дверях кабинета возникает пожилой мужчина в белом халате. Секретарша говорит:

— Это пани Плихоцкая, доктор.

— Ах, да, — бормочет врач и с неожиданной сердечностью берет Марию за плечи. Красивый контраст: седые волосы и полнокровное мужское лицо. — Ничего угрожающего, вашему супругу посчастливилось. Не то что этому бедняге Паруху. И Барыцкому.

Он смотрит в лицо Марии, у которой слезы на глазах, на нежное, выдержанное в мягких тонах лицо женщины с полотен прерафаэлитов и договаривает:

— Ваш супруг вообще счастливчик. — И, обращаясь к секретарше, добавляет: — Верно, пани Зофья?

* * *

Спускаясь вниз, Зарыхта снова столкнулся на лестнице с Дурбачем.

— Хорошо, что я вас встретил! — обрадовался запыхавшийся человечек. — От вас можно получить информацию, что называется, из первых рук. Правда ли, что у Барыцкого были недавно какие-то неприятности?

— Ничего не знаю, — буркнул Зарыхта. — У кого не бывает неприятностей!

Дурбач с подозрительной сердечностью взял Зарыхту под руку.