Современная польская повесть: 70-е годы - [107]
…В коридорах — обычная для лечебницы публика: больные в застиранных бумазейных пижамах и медицинские сестры с обозленными лицами. Латаный-перелатаный линолеум. Двери с выбитыми фрамугами. Подслеповатые окошки.
На втором этаже Зарыхта увидел немолодого врача, который отмахивался от настырных просительниц.
— Сказано, нет, значит, нет! — покрикивал он сердито, стоя в дверях канцелярии. — Здесь не богадельня!
Зарыхта предстал перед ним.
— Пан заведующий, я по вопросу… — начал он и замялся. Ибо какие же, собственно, вопросы привели его сюда? И как их сформулировать? Поэтому закончил он иначе: — Меня интересует состояние Барыцкого.
— А вы ему кто? — грубовато спросил врач и воззрился на Зарыхту.
И это не просто было объяснить. Я его друг. Был его другом. Мы враги. Ненавидим друг друга.
— Моя фамилия Зарыхта.
Врач словно только сейчас увидел его.
— Ага! — на лице его отразились поочередно удивление, неприязнь, вымученная любезность. Он отступил на шаг и учтивым, даже подчеркнуто учтивым жестом пригласил: — Пройдите в мой кабинет.
— Я не отниму у вас много времени, — сказал Зарыхта.
— Состояние критическое, — понизил голос врач. — Барыцкий уже прооперирован по поводу селезенки, но это еще не все. Теперь в свою очередь доцент… — тут была назвала известная фамилия — производит трепанацию…
— Выкарабкается?
На дверях красовались две дощечки: поменьше — «секретарь» — и покрупнее, на которой Зарыхта прочел фамилию заведующего больницей. Явно знакомую, но Кароль все еще не припоминал, при каких обстоятельствах сталкивался с доктором Яхимовичем.
— Этого я не могу вам сказать.
— А как вы оцениваете шансы Барыцкого?
— Дорогой товарищ Зарыхта, — произнес врач наигранным топом. — Мы делаем все, что в человеческих возможностях. Но сами понимаете, это человек… гм… в нашем возрасте.
— Моложе.
— Незначительно. И сердце! Сердце у него как старая, растоптанная войлочная туфля, — тут врач устыдился неуместно цветистого сравнения. — Извините мне эту метафору, — жалко улыбнулся он. — И бога ради, не передавайте родственникам. Пока чаши весов колеблются.
Яхимович отворил дверь канцелярии. Секретарша бдительно следила за каждым его движением.
— Последний вопрос, доктор, — сказал Зарыхта. Они были одного роста, смотрели прямо в глаза друг другу. — А если выкарабкается, ведь он кремень, что тогда?
Яхимович оглянулся, словно надеясь, что секретарша что-нибудь ему подскажет.
— Не понимаю, — произнес он тихо. На лице его снова появилось выражение подозрительности и неприязни, которое так трудно скрывать.
— Сможет ли он вернуться к своей работе? — уточнил Зарыхта.
— Ах, вот вы о чем, — протянул врач, и в голосе его прозвучала презрительная нотка. Он превратно истолковал смысл вопроса. Неужели Зарыхта беспокоился о тепленьком местечке? И снова с любопытством поглядел на этого худого старика. Расспрашивать о трудоспособности в такой момент? А вдруг у Зарыхты есть шансы вернуться в случае смерти Барыцкого? — подумал Яхимович и отвел взгляд. — Что тут скажешь, — проговорил он уклончиво. — Пожалуй, решающим будет прогноз нейрохирургов. Но пожалуй…
— Я слушаю, — поторопил вполголоса Зарыхта, поскольку собеседник опять заколебался. — Говорите прямо.
— Если трудоспособность полностью восстановится… это будет… это будет…
— Чудо? — еще тише произнес Зарыхта.
— Скажем лучше — доказательство феноменальной жизнеспособности.
В канцелярии зазвонил телефон. Яхимович встревоженно оглянулся.
— Прошу прощения, сами понимаете. Вы хотите дождаться результатов второй операции?
— Да, пожалуй, да, — ответил Зарыхта и вдруг отчетливо вспомнил день, когда познакомился с врачом, наивно требовавшим невозможного. Они приезжали тогда в Н., чтобы уже чисто формально утвердить заранее подработанные планы строительства «Сельхозмаша», который преобразит городишко, и рассказать провинциалам об открывающихся перед ними перспективах. О масштабах огромного комбината и о двух пока еще скромных по кубатуре жилых микрорайонах. Да, маловато — в те годы — планировалось квартир!
А Яхимович пытался именно за счет микрорайонов форсировать строительство больницы. Новая больница была, разумеется, идеей фикс седого эскулапа, и это понравилось Зарыхте. Но что могло быть нелепее предложения вычеркнуть из плана жилье и строить лечебные учреждения.
— Тогда пройдите, пожалуйста, в приемную, комната номер одиннадцать, там уже находятся близкие товарищи Барыцкого и других пострадавших, — повторил Яхимович, наблюдая, как Зарыхта присматривается к нему с каким-то особым, вновь пробуждающимся любопытством.
Секретарша положила трубку и громко объявила:
— Звонят из повята, пан заведующий. Уже третий раз. Я сказала, что вы…
— Хорошо! — Яхимович протянул Зарыхте руку. — Товарищ Зарыхта, — проговорил он с особой интонацией в голосе, — видите, как нам была необходима новая больница?
Зарыхта подумал: начинается! — и молча покачал головой. Сделал шаг, чтобы разминуться с врачом, но тот вдруг взял его под руку и остановил. Теперь он казался меньше ростом, смотрел снизу вверх глазами просителя.
— Секундочку, товарищ Зарыхта. Вот объект, он виден отсюда, — Яхимович показал на окно канцелярии. — Эта стройка опять застопорилась.
Два убийства, совершенный Войцехом Трепой, разделены тридцатью годами, но их причина коренится в законах довоенной деревни: «Доля многих поколений готовила его к преступлениям». В молодости Трепа убил жениха сестры, который не получив в приданное клочка земли, бросил беременную женщину. Опасение быть разоблаченным толкнуло Трепу спустя годы на второе убийство.Эти преступления становятся предметом раздумий прокурора Анджея табора, от лица которого ведется повествование.
Повесть показывает острую классовую борьбу в Польше после ее освобождения от фашистских захватчиков. Эта борьба ведется и во вновь создаваемом Войске Польском, куда попадает часть враждебного социализму офицерства. Борьба с реакционным подпольем показана в остросюжетной форме.
«…Ни о чем другом писать не могу». Это слова самого Юлиана Кавальца, автора предлагаемой советскому читателю серьезной и интересной книги. Но если бы он не сказал этих слов, мы бы сказали их за него, — так отчетливо выступает в его произведениях одна тема и страстная необходимость ее воплощения. Тема эта, или, вернее, проблема, или целый круг проблем, — польская деревня. Внимание автора в основном приковывает к себе деревня послевоенная, почти сегодняшняя, но всегда, помимо воли или сознательно, его острый, как скальпель, взгляд проникает глубже, — в прошлое деревни, а часто и в то, что идет из глубин веков и сознания, задавленного беспросветной нуждой, отчаянной борьбой за существование. «Там, в деревне, — заявляет Ю.
Жил-был стул. Это был не какой-нибудь современный навороченный аппарат с двадцатью функциями, меняющий положение спинки, жесткость сидения, оборудованный вентиляцией, обшитый страусиной кожей.Нет, это был обычный старый стул. Не настолько старый, чтобы считаться лонгселлером и молиться на него. Не настолько красивый, чтобы восхищаться изяществом его линий, тонкостью резьбы и мельчайшего рисунка батистовой обивки… Да и сделан он был отнюдь не Михаилом Тонетом, а лет семьдесят назад на мебельной фабрике, которая, должно быть, давным-давно закрылась.В общем, это был просто старый стул.
Представленные рассказы – попытка осмыслить нравственное состояние, разобраться в проблемах современных верующих людей и не только. Быть избранным – вот тот идеал, к которому люди призваны Богом. А удается ли кому-либо соответствовать этому идеалу?За внешне простыми житейскими историями стоит желание разобраться в хитросплетениях человеческой души, найти ответы на волнующие православного человека вопросы. Порой это приводит к неожиданным результатам. Современных праведников можно увидеть в строгих деловых костюмах, а внешне благочестивые люди на поверку не всегда оказываются таковыми.
Главный герой романа, ссыльный поляк Ян Чарнацкий, под влиянием русских революционеров понимает, что победа социалистической революции в России принесет свободу и независимость Польше. Осознав общность интересов трудящихся, он активно участвует в вооруженной борьбе за установление Советской власти в Якутии.
В сборник произведений признанного мастера ужаса Артура Мейчена (1863–1947) вошли роман «Холм грез» и повесть «Белые люди». В романе «Холм грез» юный герой, чью реальность разрывают образы несуществующих миров, откликается на волшебство древнего Уэльса и сжигает себя в том тайном саду, где «каждая роза есть пламя и возврата из которого нет». Поэтичная повесть «Белые люди», пожалуй, одна из самых красивых, виртуозно выстроенных вещей Мейчена, рассказывает о запретном колдовстве и обычаях зловещего ведьминского культа.Артур Мейчен в представлении не нуждается, достаточно будет привести два отзыва на включенные в сборник произведения:В своей рецензии на роман «Холм грёз» лорд Альфред Дуглас писал: «В красоте этой книги есть что-то греховное.
В «Избранное» писателя, философа и публициста Михаила Дмитриевича Пузырева (26.10.1915-16.11.2009) вошли как издававшиеся, так и не публиковавшиеся ранее тексты. Первая часть сборника содержит произведение «И покатился колобок…», вторая состоит из публицистических сочинений, созданных на рубеже XX–XXI веков, а в третью включены философские, историко-философские и литературные труды. Творчество автора настолько целостно, что очень сложно разделить его по отдельным жанрам. Опыт его уникален. История его жизни – это история нашего Отечества в XX веке.
Перевернувшийся в августе 1991 года социальный уклад российской жизни, казалось многим молодым людям, отменяет и бытовавшие прежде нормы человеческих отношений, сами законы существования человека в социуме. Разом изменились представления о том, что такое свобода, честь, достоинство, любовь. Новой абсолютной ценностью жизни сделались деньги. Героине романа «Новая дивная жизнь» (название – аллюзия на известный роман Олдоса Хаксли «О новый дивный мир!»), издававшегося прежде под названием «Амазонка», досталось пройти через многие обольщения наставшего времени, выпало в полной мере испытать на себе все его заблуждения.
Эта книга пригодится тем, кто опечален и кому не хватает нежности. Перед вами осколки зеркала, в которых отражается изменчивое лицо любви. Вглядываясь в него, вы поймёте, что не одиноки в своих чувствах! Прелестные девочки, блистательные Серые Мыши, нежные изменницы, талантливые лентяйки, обаятельные эгоистки… Принцессам полагается свита: прекрасный возлюбленный, преданная подруга, верный оруженосец, придворный гений и скромная золушка. Все они перед Вами – в "Питерской принцессе" Елены Колиной, "Горьком шоколаде" Марты Кетро, чудесных рассказах Натальи Нестеровой и Татьяны Соломатиной!
Этот сборник составлен из историй, присланных на конкурс «О любви…» в рамках проекта «Народная книга». Мы предложили поделиться воспоминаниями об этом чувстве в самом широком его понимании. Лучшие истории мы публикуем в настоящем издании.Также в книгу вошли рассказы о любви известных писателей, таких как Марина Степнова, Майя Кучерская, Наринэ Абгарян и др.
Марковна расследует пропажу алмазов. Потерявшая силу Лариса обучает внука колдовать. Саньке переходят бабушкины способности к проклятиям, и теперь ее семье угрожает опасность. Васютку Андреева похитили из детского сада. А Борис Аркадьевич отправляется в прошлое ради любимой сайры в масле. Все истории разные, но их объединяет одно — все они о бабушках и дедушках. Смешных, грустных, по-детски наивных и удивительно мудрых. Главное — о любимых. О том, как признаются в любви при помощи классиков, как спасают отчаявшихся людей самыми ужасными в мире стихами, как с помощью дверей попадают в другие миры и как дожидаются внуков в старой заброшенной квартире. Удивительные истории.
Каждый рассказ, вошедший в этот сборник, — остановившееся мгновение, история, которая произойдет на ваших глазах. Перелистывая страницу за страни-цей чужую жизнь, вы будете смеяться, переживать за героев, сомневаться в правдивости историй или, наоборот, вспоминать, что точно такой же случай приключился с вами или вашими близкими. Но главное — эти истории не оставят вас равнодушными. Это мы вам обещаем!