Современная политическая мысль (XX—XXI вв.): Политическая теория и международные отношения - [165]

■ Он не способен к тому пристальному и подробному изучению реально явленного, которое Лихтенберг зовет негативным энтузиазмом, все его способности лежат в области обнаружения некоторого глобального значения, которое мы начинаем придавать конкретным событиям при рассмотрении их через призму той или иной общей теории. По своему образу мысли он является гностиком, сформулированное Рункеном правило Oportet quaedam nescire (лат. Надо что-то и не знать) для него пустой звук, т.е. он не признает таинства жизни.

■ Встречаются люди, ум которых как бы вбирает в себя весь долгий путь кропотливого познания традиций и достижений той цивилизации, к которой они принадлежат; такие люди производят впечатление личностей культурных, способных по достоинству оценить оставленное им наследие. Но не таков ум рационалиста, похожий в лучшем случае на хорошо отлаженный нейтральный инструмент; интеллектуальные амбиции такого человека направлены не на то, чтобы овладеть опытом сообщества, членом которого он является; для него важнее заявить о себе как о некоем самородке. Интеллектуальная атмосфера, в которой живет рационалист, не знает смен времен года и температурных колебаний; его умственные процессы максимально изолированы от внешних влияний и протекают в некоей пустоте: он отмежевывается от традиционных знаний собственного общества и не видит смысла в том, чтобы усматривать в образованности нечто большее, чем владение техникой анализа.

■ Рационалистическая политика всегда стремится, во-первых, к совершенству и, во-вторых, к единообразию. «Природа вещей такова, что в ней непременно должна быть предусмотрена единая, лучшая из всех, форма правления, с которой просто не может не согласиться любой разумно мыслящий человек, коль скоро ему удалось очнуться от сна первобытного невежества», — пишет рационалист Годвин. Коль скоро для какой-то из проблем общества найдено рациональное решение, то допустить, чтобы какая-то из частей этого общества не приняла данного решения, значило бы поступить иррационально. Следовательно, политическая деятельность должна быть направлена на то, чтобы единообразно усовершенствовать поведение всех без исключения людей.

По Оакшотту, именно такой тип мышления характерен для значительной части современной жизни, и в особенности для политической теории, по крайней мере со времен Средневековья. Из всех сфер человеческой деятельности именно сфера политики может показаться наименее поддающейся рационализации — ведь политике свойственно глубоко увязать в традиционном, случайном, преходящем. В силу специфики рационального мышления политическая деятельность рационалиста во многом сводится к вынесению на суд собственного разума всей совокупности наличных социально-политических, правовых и институциональных структур общества; в остальном же его заботит лишь обеспечение такого рационального управления, при котором «разум» получает безграничные полномочия. При таком подходе, как правило, легче дается не принятие или реформирование сущего, а разрушение его и созидание нового. Практическое ведение дел видится рационалистом исключительно как деятельность, направленная на разрешение проблем. Они — «инженеры по духу», их разум всецело соответствует технике выполнения поставленной задачи. Именно в понимании политики как частного случая инженерии и состоит миф о рационалистической политике. Благодаря такому подходу политическая жизнь превращается в сплошную череду кризисов. При этом перед каждым новым поколением и даже перед каждой новой властью как бы открывается нетронутая область безграничных возможностей. Если же эта tabula rasa (лат. чистая доска) вдруг окажется исписанной каракулями одурманенных традициями предков — тогда изначальной задачей рационалиста должно будет стать очищение доски.

Тем не менее некоторые другие аспекты политической теории Оакшотта позволили считать его либералом, прагматиком, историцистом, экзистенционалистом и даже постмодернистом. Таким образом, мировоззрение Оакшотта практически невозможно отнести к какой-либо одной категории. Например, сам Оакшотт в работе «О человеческом поведении» назвал себя платоником, отмечая большое влияние, которое на него произвели труды древнегреческого мудреца Платона.

Когда Оакшотт рассуждает о религии, его идеи напоминают платоновские, а призыв к политической терпимости повторяет тезис Сократа («Республика», книга 8) о том, что режим, основывающийся только на одном принципе, саморазрушителен. Кроме того, Оакшотт попытался найти общее у Платона и Гегеля и воссоединить некоторые их положения. С одной стороны, Оакшотт представляет во многом гегелевский взгляд, также считая, что философы должны уметь преодолевать ограниченные интеллектуальные ресурсы, предполагающие занятие наукой, историей и другими практическими дисциплинами, для того чтобы понять опыт как тотальность, как целостность. С другой стороны, Оакшотт призывает своих читателей учиться у сократовских диалогов тому, как нужно идентифицировать и исследовать характер обусловленного мышления, которые и предопределяют поведение человека. Сказанное позволяет нам понять, почему Оакшотт подчеркивает значение философского исследования и одновременно придерживается мнения, что философия не способна быть основанием для других типов понимания.