Современная нидерландская новелла - [131]

Мейндерт заглянул в шкаф: на верхней полке лежала большая стопка бумаги, а на следующей за планку были заткнуты дулами в одну сторону блестящие от смазки пистолеты. Ему показалось, что это большой зверь уставился на него двадцатью глазами. Мейндерт рывком захлопнул дверцу.

Спросить у Аге он не решился. По воскресеньям Аге Веринга, бывало, выходил со старым ружьем на плече, но с пистолетом его никто и никогда не видел.

В тот день, позже, мальчик попытался еще раз заглянуть в шкаф, но он, как всегда, был заперт. Девочкам Мейндерт ничего не сказал, они бы ему не поверили. И он с восторгом хранил эту важную тайну.

Когда Анна и Мейндерт ходили к морю собирать топливо, они подолгу смотрели в туманную даль.

— Там Амстердам, — говорила Анна, показывая рукой куда-то в море.

А на море виднелись бурые паруса рыбачьих лодок. От досок, выброшенных волнами, приятно пахло. Иногда смолой, а иногда чем-то незнакомым, пряным.

— Слышишь, как говорит море? На много голосов говорит оно с людьми, — сказала как-то Анна.

Чтоб лучше слышать, Мейндерт наклонился к воде, но до него донесся лишь мягкий шелест волн. И тогда он солгал Анне:

— Да, да, голоса, я тоже слышу их.

А Анна стояла, широко расставив ноги, и внимательно слушала.

Однажды во время очередной вылазки к морю Анна сказала Мейндерту:

— Знаешь, Руфь такая милая, я очень люблю ее.

— Я тоже, — ответил Мейндерт, швыряя в воду дощечку.

— Ты еще маленький. Ты не знаешь, что такое любить. Я очень боюсь, что они не нынче-завтра найдут Руфь и отберут ее у нас. Ей придется уйти с ними.

— Скажи, а что это такое, когда любишь кого-нибудь? — спросил Мейндерт.

— У тебя словно внутри все изменяется. Или другой становится частью тебя самого, а ты — частью его. Но ты еще слишком мал. Поймешь позже. Все придет само собой.

На узкой полоске берега стояли чайки. Стояли неподвижно, задумчиво и пристально глядели вдаль. Улетая, они оставляли на песке странные следы — языческие символы жизни.

Воскресные утра были как праздники. В эти дни Веринга угощал детей угрями, которых коптил в уголке сада. Он говорил им:

— Сегодня мы полакомимся. Кто хочет получить у Аге вкусненького?

Девочки делали букетики из цветов и раскладывали их на столе возле тарелок. В такие дни за столом сидели дольше обычного. После обеда Аге, откинувшись на стуле, играл им на губной гармошке старинные песни.

Иногда Руфь плакала. Тогда Анна обнимала ее и прижимала к себе. Лежа за высоким забором, скрывавшим их от внешнего мира, девочки ласково утешали друг друга.

Однажды среди ночи в дом постучали. Послышались возбужденные голоса.

Аге вбежал на чердак и хрипло выкрикнул:

— Быстрей вставайте, одевайтесь! Соберите все в дорогу! Проклятые собаки, они выдали меня!

Мейндерт хотел расплакаться, чтобы оттянуть отъезд, но девочки поспешно бросились собирать свои вещи.

— Что случилось, дядя Аге? — спросила Руфь.

— После, девочка, после расскажу. Бежим скорее.

Чертовы мофы[36] вот-вот будут здесь. Нельзя мне попадаться им в лапы. А тебе тем более.

Он взглянул на Руфь. Она побледнела, ее била дрожь, несмотря на то что на ней был надет толстый красный свитер Аге.

Подкатил старый мотоцикл с коляской. Какой-то человек в кожаном пальто снял накидку с коляски. Мейндерт замешкался, обернувшись к дому, а незнакомец крикнул:

— Быстро все в коляску, а ты, Аге, на багажник!

Через полчаса мотоцикл затормозил у какой-то большой фермы. Их встретила женщина в длинной шали. Руфи велели сойти. Она останется здесь.

— Я скоро вернусь, опять буду играть с вами, — крикнула Руфь, когда они отъезжали. Анну она поцеловала в губы.

— Мы едем в Леммер, ребята, вперед, не хныкать! — прикрикнул Аге.

Анна плакала до самого Леммера.

— Может быть, мы скоро получим от Руфи открытку, — утешал ее Мейндерт.

Анна покачала головой.

— Нет, мы ее потеряли, мы ее потеряли, — повторила она несколько раз.

Ни открытки, ни какой-либо другой весточки они от Руфи так и не получили. Потом пришло время расстаться и Анне с Мейндертом. Анну увезли в одну семью в Вирингенмеер, а Мейндерт вернулся в Амстердам. Миновали мрачные голодные годы войны. Единственным приключением, о котором Мейндерт мог рассказать соседским ребятам, было то, как он видел пистолеты в коричневом шкафу Аге Веринги. Другие мальчишки рассказывали, как они воровали уголь, что лежал у дамб, а их преследовали немецкие собаки-ищейки. Шрамы на ребячьих ногах подтверждали правдивость этих рассказов.

Анна вернулась домой через год после войны. Но это уже была не его сестренка, а красивая чужая молодая дама.

Мейндерт не решился спросить ее о Руфи.

Время, проведенное в Гастерланде, он вспоминал как сон. А вскоре Анна навсегда исчезла из его мира.

Много лет спустя, уже почти взрослый, Мейндерт побывал у Аге. Вот тут-то он и спросил об оружии, что лежало когда-то в коричневом шкафчике.

Старик был немногословен.

— Ах, мальчик, дело обычное. Мы дрались с мофами. Время от времени добывали что-нибудь и помогали людям. Ничего особенного. Действовали мы небольшими группами. Ну и на всякий случай у нас было оружие. Ведь никогда не знаешь, на что нарвешься.

— Ты, видно, не был женат, Аге, — сказал Мейндерт.