Современная литературная теория - [78]
В 80-е гг. Хабермас оказался в центре споров о постмодернизме и неразрывно связанных с ними дебатов об осмыслении модерности, т.е. широко понятой современности. Споря с Лиотаром (см. ниже в этом разделе), он считает все проблемы сегодняшнего общества и культуры «первого мира» результатом того, что проект модернизации не был доведен до конца, и считает возможной его окончательную реализацию. Невозможно избежать проблем, поднятых Просвещением как колыбелью современности, и решение их Хабермас видит на путях, намеченных у раннего Гегеля: изолированный субъект должен вступить в диалог с себе подобными и выйти из изоляции, Хабермас сохраняет позитивный заряд и веру в социальный прогресс, унаследованную от Просвещения, им он обязан своей критикой постмодернизма, но при этом он сохраняет и критический потенциал современного мышления. Его концепции Просвещения и рациональности сыграли важную роль в становлении нынешнего понимания модерна и постмодерна. Предлагаемое эссе было впервые прочитано как лекция в сентябре 1980 г., когда город Франкфурт наградил Хабермаса премией имени Адорно, и представляет собой ответ «неоконсерватизму» американского социолога Дэвида Белла и критике просветительского рационализма со стороны Фуко и Дерриды.
Основные работы: двухтомная «Теория коммуникативного действия» (Theorie des kommunikativen Handelns, 1981); «Философский дискурс современности» (Der philosophische Diskurs der Moderne, 1985).
Юрген Хабермас
Модерн – незавершенный проект
В 1980 г. вслед за живописцами и кинематографистами на венецианские Биеннале были допущены архитекторы. Первая архитектурная Биеннале оказалась разочарованием. Выставлявшиеся в Венеции архитекторы составляли авангард развернувшегося фронта. Я имею в виду, что они отказались от традиции модернизма, чтобы освободить место новому историзму. По этому случаю критик немецкой «Франкфуртер Альгемайне» выдвинул тезис, важность которого далеко превосходит значение самого события, потому что это диагноз нашего времени: «Постмодернизм решительно представляет себя как антимодернизм». Вот описание эмоционального строя нашего времени, всех сфер интеллектуальной жизни. На повестку дня встали теории пост-Просвещения, постмодерна, пост-истории.
Из истории нам известно о «споре древних и новых». С определения этих концепций я и начну. У термина modern (новый, современный) долгая история, которую подробно рассмотрел Ганс Роберт Яусс. Впервые слово в его латинской форме modernus было употреблено в V в. для разграничения настоящего, которое стало официально христианским, от римского языческого прошлого. Варьируя содержание, термин modern всякий раз обозначает сознание эпохи, которая соотносит себя с эпохой ушедшей, рассматривает себя как результат перехода от старого к новому.
Есть мнение, что концепция модерна, новой современности относится только к эпохе Возрождения, но это слишком узкий взгляд. Люди считали себя новыми и современными при Карле Великом в XII в. точно так же, как во Франции XVII столетия, во время знаменитого «спора древних и новых». Иными словами, термин modern появлялся в Европе всякий раз, когда сознание новой эпохи формировалось в процессе определения своего отношения к древним, больше того – всякий раз, когда античность рассматривалась как образец для подражания.
Очарование античной классики для всей последующей европейской культуры впервые начало меркнуть в эпоху Просвещения во Франции. Во всяком случае мысль о том, что стать «современным» можно только оглядываясь на античность, уступила место вере, порожденной современной наукой, в бесконечный прогресс знания и бесконечное приближение к общественному и моральному совершенствованию. Вследствие этих перемен возникла другая форма модерного сознания. Романтический модернист отрицал античный идеал классицистов; он искал идеала в других исторических эпохах и нашел его в идеализированном Средневековье. Но и этот новый идеал, утвердившийся в начале XIX в., долго не продержался. В ходе этого столетия из романтического духа возникло то бунтарское, исполненное радикализма сознание современности, которое освобождается от любых исторических уз. Этот последний по времени эстетический модерн просто-напросто абстрактно разрывает традицию и современность; мы в каком-то смысле все еще современники той эстетики модерна, которая зародилась в середине XIX в. С тех пор отличительной чертой современного искусства становится «новизна», которая быстро устаревает и преодолевается новизной каждого последующего стиля. Но если просто «стильное» быстро устаревает, «модерное» сохраняет потаенную связь с классикой. Конечно, любое произведение искусства, которое переживало свое время, всегда считалось классикой. Но дело в том, что произведение модерна может стать классикой и без опоры на авторитет прошлого; произведение модерна становится классикой потому, что некогда оно было по-настоящему современным, модерным. Наше чувство современного создает собственный замкнутый канон классических произведений. В этом смысле можно говорить, например, в отношении истории искусств, о классике модерна. Отношение между «модерном» и «классикой» решительно утратило исторические привязки.
