Современная кубинская повесть - [26]

— Прости, Гарсиа. Мы люди начитанные, культурные, это правда, но, к сожалению, не так обстоит дело с большей частью кубинской буржуазии. И даже у нас самих… есть, как ты говоришь, пробелы, и мы частенько плохо перевариваем прочитанное. Во многом ты прав, я, признаться, и сам полагаю, что до сих пор мы были народом, не способным к труду ради общего блага, к эффективной деятельности; что же касается людей искусства, то они, с эпохи Медичи и даже раньше, были деклассированным элементом; во Флоренции все занятия имели точно определенный социальный статус и цеховую организацию, только художники были вне всяких норм, они предпочитали входить в объединение нотариусов и бакалейщиков. Но вернемся к теме: в нашей бездеятельности есть нечто сладостное, и ей чрезвычайно способствует климат. Фатализм? Детерминизм? Заметьте, что, хотя наш пейзаж очень ярок, он всегда один и тот же, с теми же резкими, четкими красками, с какой-то податливой и мягкой, как рыбное филе, пылкостью. Вот и все о первой причине.

Габриэлю было скучно, его томило чувство, что он глупейшим образом тратит время попусту. Марсиаль же поглядывал на Гарсиа, будто пытаясь угадать его мысли.

— Сомневаешься? Я понимаю твою позицию, Гарсиа. Наш дух формируется — надо бы сказать «деформируется» — именно сомнениями, это так. Мы, видите ли, не верим в таланты и способности других лишь потому, что они живут рядом с нами.

— О, я прекрасно представляю себе трудности, с которыми сталкивается человек, одержавший победу: мир и спокойствие будут даны даже тем, кто от этого выиграл, и, уж конечно, тем, кто не выиграл и не проиграл. И как свободные граждане, они…

— Ха, слова праведника. Но разве ты, Гарсиа, праведник? Говоря по чести, ты не более чем эксплуататор трудящихся масс. Ты сказал, свободные? С каких пор? Ведь мы и политически и экономически порабощены иностранным капиталом. Откуда же мы свободные? А что ты скажешь о нашем суверенитете?

— Я понимаю тебя. Мы все вздыхаем и мечтаем о баснословных сделках, об изобилии денег. Но все это нам придумали другие. Сам наш город — призрачен, по сути мы живем в чисто растительном мире; тайные наши глубины оплетены корнями, и излучение от них исходит только зеленое, земное. Ты, Марсиаль, идешь против течения. Кругом говорят о кризисе, повстанцы в горах все больше укрепляются, студенты несмотря на репрессии захватывают все новые позиции, между тем ты выступаешь по телевидению, рассуждаешь о процветающей коммерции, втайне мечтая о политических переменах, но, как это ни парадоксально, ты действуешь на руку правительству.

— А ты разве не поддерживаешь правительство?

— Мы все поддерживаем правительство, Марсиаль. — И Гарсиа глянул на Габриэля, будто заметив внезапно постороннего. — Ничего иного мы не можем делать. Но в этом мире ничто не вечно.

— Почему ты не скажешь прямо: «Нет такого лиха, что век длится»? Наша буржуазия — самая противоречивая во всей Америке.

— Ну что ж, Гарсиа, продолжайте ваше рассуждение, — сказал Габриэль, думая о другом. Его не слишком интересовали споры этих двоих, которые, по сути, мыслили одинаково. Главное-то они упускали из виду.

— Что можно сказать о стране, где каудильо неизменно отождествляется с магнатом? — спросил Гарсиа. — Таких случаев у нас не перечесть. Верно ли, будто все эти персоны достойны своей славы? Таков мой вопрос, друзья. Идентификацию[63] мы переживаем не только теоретически, но и глубоко интуитивно…

— Эту проблему словами не решить, сеньоры, — прервал его Габриэль, изнывая от скуки и жаждая поскорей уйти. — Византийские методы, дворцовые перевороты — все это бесплодная риторика…

Гарсиа его слова задели, и он заговорил тоном нарочито бесстрастным:

— Должен заявить, что те, кто полагает, будто я люблю туманные фразы, ошибаются: в моих словах есть глубокий смысл. Импульсивность — отличительная наша черта. Если мы и пришли к каким-то выводам, то единственно из лени, из желания прийти к результату, не углубляясь в поиски. И это еще самая простительная черта нашей бесподобной лени. Запомните: дело обстоит именно так, даже в мельчайших пустяках.

Гарсиа остановился, полагая, вероятно, что его слова произвели большой эффект. Он слегка пригладил редкие волосы и попросил хозяина налить ему рюмку. Марсиаль вскочил, вышел и тотчас возвратился с подносом, на котором стояли три рюмки и бутылка. На сей раз Габриэль согласился выпить.

— Ты еще не назвал две другие причины разложения нашей воли, — заметил Габриэль с деланным любопытством.

— Что являют собой общественные учреждения, особенно те, где изобилует молодежь? — начал Марсиаль, пародируя стиль ученого оратора. — Я имею в виду университеты, институты, места студенческих сходок, в которых процветают наихудшие тенденции — вооруженный бунт и политиканство…

— Я с этим не согласен, — сказал Габриэль, одним глотком опорожнив рюмку. — Какая-то часть этих кругов, пожалуй, такова, однако именно из «общественных учреждений», как ты их называешь, вышли люди вроде Трехо[64], Мельи[65], Вильены — самый цвет нашей революционной молодежи. Что же до остальных твоих утверждений — да и многого из ваших слов, Гарсиа, — я также в корне не согласен. Считаю неверным, будто мы народ, не давший людей действия. Надо совершенно не знать историю, чтобы говорить такое. Что вы скажете о великих фигурах наших освободительных движений — о Марти, Масео