Дальше она еще что-то говорила. И настоящая, живая Марточка, уже присевшая прямо передо мной за большой круглый обеденный стол, тоже что-то говорила. Я не слышала. За девять лет школьной практики я отлично научилась отключаться от того, что делается вокруг. На уроке, например, или на классном часе. Преданно глядя на шевелящиеся губы, я умела уноситься как угодно далеко во времени и пространстве. На раскопки, например, к причалу, от которого шли, улыбаясь и чуть-чуть раскачиваясь, мой отец, Поливанов и Гром…
Я вернулась на веранду от слов:
— Андрюша маленький тихий был, — говорила Марточка почти в умилении. — Да он и сейчас тихий, только желваками пугает. И благодарный он: каждую осень все дрова переколет, сложит аккуратненько…
— Без денег? — спросила я не из ехидства, а просто само вырвалось.
— А ты что же, Женя, и на самом деле не представляешь отношений сердечных? — Марта Ильинична посмотрела на меня с сожалением. — Ты меня морочишь? Или вправду думаешь — все на уровне купли-продажи? Андрюша — абсолютно порядочный человек.
Действительно, я не помню, чтоб за девять лет учебы Андрей Охан сделал бы что-нибудь, на наш взгляд, вопиющее. И все-таки не слишком ли Марточка расширяла круг людей, о которых с таким придыханием можно было говорить: абсолютно порядочный человек?
— И главное, нашли к чему придраться! К труду. — Марточка выпрямилась на своем стуле, оглядывая нас с Генкой. — Многим ли из вас приходится трудиться, как Андрюше?
— Кулак — он тоже какой работяга! — Эта фраза выскочила из меня как бы не в ответ Марточке, а сама по себе. И не того, исторического, я имела в виду, а, например, папашу Мишки. — Кулак хоть носом будет рыть, хоть зубами хватать без спасиба.
Не знаю, как поняли меня Марта Ильинична и бабушка. Они сидели по разные стороны стола, симметрично выложив на клеенку тяжелые руки, и выражение лиц у них было общее — неодобрительное.
И Генка, вставая, посмотрел на меня с сожалением:
— Ладно, Женя, ты Охана с Мишкой не путай. Охан спасибо действительно понимает.
Он еще постоял минуту, поглядывая в быстро темнеющее окно и переминаясь, как он переминался в любом доме перед уходом. Почему-то трудный для него это оказывался момент. До того трудный, что вот и сейчас не без удивления я рассмотрела: на Генкином лбу, поближе к русым густым и красиво растущим волосам, выступили ровненькие капельки.
Генка под моим взглядом покраснел еще больше и поднял руку:
— Чао!
— Будь здоров!
Не прошла и минута после Генкиного ухода, как по окнам хлестнул дождь.
И молнии играли теперь не где-то там, за курганами, они, казалось, вскакивали прямо к нам в огород. Они, как на ходулях, носились по улицам поселка. И невозможно было на все это смотреть сквозь закрытые окна, я вышла на крыльцо.
— Что мы сделали с мальчиком? Нет, что мы сделали с мальчиком? — квохтала у меня за спиной бабушка. — Где он переждет дождь?
— Ну, вернется! — крикнула я ей с крыльца. — Ну, на остановке постоит, не размокнет. Вы же сами вечно мечтаете о трудностях…
И Марточка тоже вздыхала, и очень меня интересовал вопрос: если бы под дождь попал Охан? Или Громов? А ведь ни один из них не посещает и половины из тех секций, в которые родители все суют и суют Генку.
А по двору, перекатываясь через улицу, уже мчались рыжие глинистые потоки, и ясно было: бабушкиным грядкам и цветам придется плохо, куда хуже, чем Генке. О них бы и думали…
Трах-тах-тах! Мне показалось — прямо в углу двора, рядом с алычой выросла ее огромная светлая проекция. Тоже дерево, но из огня и движения. Кто-то мгновенно начертил его и стер, чтоб вслед за блеском во дворе стало почти темно. В этой темноте тихо хлопнула калитка, раздались голоса, и под навес ко мне впрыгнули отец и Генка, с туфлями в руках и не то чтобы мокрые, а как бы составляющие одно целое со струями дождя.
— Весело? — спросил отец, показывая на небо и понимая, почему я стою на крыльце.
— Еще как! — крикнула я среди шума падающей и текущей воды, сдвинутых камней, затухающего, сделавшего свое дело ветра и шороха туч. — Еще как!
Но я почти сразу пошла за ними на веранду. Они стояли, объясняя, как встретились, почему вернулся Генка. Выясняя также, во что переодеться. И были похожи на мокрых кур. Вот именно — даже не на петухов.
Перехватив мой взгляд, Марточка сказала:
— Мужчинами надо восторгаться, Женя. Тогда они расправляют крылья.
Ну что ж, она была совершенно права, хотя можно было бы обойтись и без романтики. Она была права и вроде бы обвиняла кого-то…
— А мужчинам в свою очередь не плохо бы поступать и выглядеть так, чтобы вызывать восторг.
Только я вытерла пол, они явились переодетые. Генка в клетчатой рубахе, в отцовских спортивных штанах, подвернутых до колен, как-то даже странно изменившийся. Вроде рыбака с дальнего мыса он был. Вроде того рыбака, который знал, как управлять лодкой, ставить парус, сыпать и выбирать сети, даже если идет Тремонтан…
Очень интересно. Я смотрела на нового Генку из своего угла и видела: не одна одежда его изменила. Он взглядывал на меня, не ища больше опоры, а сам мне советуя: «Ну, расслабься. Ну что ты, в самом деле, как среди чужих?»
