Современная испанская повесть - [157]

. Выходит, что…» — «Да, да, знаем, давай вставай, а то мне не выйти». — «Слушай, парень, а тебя там за дверью ждет твой личный цеппелин, точно?» — «Да вылезай ты, дебил! И кончай чесаться, здесь дамы». — «И снова я одна со своими печалями, маленькая милая стюардесса, помогающая справиться с таким множеством неприятностей, да, знали бы эти типы, что со мной начинается, как только я поворачиваюсь спиной к ним… Вчера весь вечер и всю ночь — и сегодня то же самое, я люблю тебя, как и раньше, исчезнувшая надежда, где ты сейчас, как приятно мне воссоздавать тебя, я так одинока на этой говорильне». — «Я прощаюсь с вами, моя домашняя живность томится в одиночестве, они мне такое устроят… Я расскажу им про все, что здесь было, я так хорошо посидела с вами… — Ох, если бы они заподозрили, я ведь дозвонилась до него». — «Говори, что хочешь, Густавито, но твои статьи заслуживают большего, чем это жалкое упоминание… Хоть он и платит тебе очень хорошо…»

ВСЯ К КУЛИК НА СВОЕ БОЛОТО

И вот они идут — под бременем разочарования и с перегруженным желудком; от последней рюмки заплетаются ноги и язык, глаза слишком блестят, они идут по улице, сумерки густеют, и каждый разговаривает с собственным безмолвием, они шагают под бременем отчаяния — под тяжким бременем и, ступая с трудом, перебирают воспоминания, и срочные дела, и проекты, им никак не разобраться во всем том, что они видят, чем владели или хотели бы завладеть, их неприкаянность и желания уже не поддаются контролю, они идут по улице, все тут — вдовушка, сеньора, разбирающаяся в картофеле и видах диеты, и фотограф, и девчушка, что охотилась за автографами, и молодчик из канцелярии, никогда не видевший «цеппелинов», и служащий высшего ранга, имеющий ученое звание и нуждающийся в стипендиях для сыновей, и прогрессивный нопик, вышагивающий вразвалку, и сеньора, у которой то ли есть родичи в Тукумане, то ли нет, и университетский всезнайка, специалист по части рыб и их обычаев, всегда оставляющий жену дома, и озлобленный, ожесточившийся чиновник со своей язвой двенадцатиперстной кишки, мучительной и мифической, и вдовец, пристраивающийся к многолюдным обедам, и стюардесса с влажно поблескивающими глазами, и сеньора, повествовавшая про своего вонючку свекра, и перезрелая ягодка, размышляющая о своей домашней живности и своем… они идут, пробираясь проворно, но без малейшего ощущения добрососедства, среди людей, что проходят по той же улице: это разносчики, подростки, бледные, с кругами под глазами, возвращающиеся из общеобразовательных и профессиональных школ, солдатик — простофиля, изумленно и восторженно глазеющий на все вокруг, и служаночка, еще желторотая, ее обувка и бантики отдают деревней, и официант, работающий в вечер, и водители автобусов, что ожидают сменщиков под навесом, облепленным плакатами, и влюбленная парочка, что разгуливает взявшись за руки, и пенсионер, бредущий по панели под желтоватым светом нарож дающихся сумерек, и гул, нескончаемый, и разнообразный, и докучный, страпная музыка, выкрики, гудки, рев моторов, скрип дверей, гомон голосов, внезапно выплескивающихся из подъездов, перекличка радиодикторов и уличных зазывал, вся жизнь города, вершащаяся на мостовых и перекрестках, вспыхивают и гаснут сигналы перехода, и семафоры, и светящиеся объявления; снова, всегда — реклама счастья, тысячи разновидностей счастья, россыпью, вдалеке, они вдруг сбрасывают покровы, кажется, стоит только протянуть руку; драгоценности, книги, картины, путешествия, конфекцион, меховые изделия, ювелирные лавки, кафе, химчистки — КАК ПРЕКРАСНО БЫТЬ МОЛОДЫМ! — НАРКОТИКИ УБИВАЮТ; назойливые советы — что купить, что пить, что есть, в какой обуви ходить и даже как обеспечить себе похороны по умеренной цене, свист тех, кто пытается схватить такси, приглушенный голос старушки, спрашивающей, как пройти на такую‑то улицу, поди знай, где эта улица, и реклама наслаждения в киосках, ярчайшая, зазывнейшая, нагие тела, выставленные на холод, и мальчишки, что созерцают их, хихикая и пихая друг друга локтями, — да, жизнь, многоликая жизнь, бурлящая на любом углу, где всегда встретишь слепого, он постукивает по краю тротуара своей белой палочкой, вокруг него ореол замершего в неподвижности воздуха и обездоленности, он ждет помощи, чтобы перейти мостовую… И вдова с трудом решается раздуть блеснувший в пепле уголек, подумать, что могла бы быть не одна, могла бы быть с ним, он возвращался с какой‑то гулянки, одному богу ведомо откуда, у него в запасе было столько уловок, чтобы обмануть меня, подчинить своей воле, и я покорялась; в ту ночь, когда он разбился, он был с какой- нибудь потаскухой, это уж точно, точно, наверное, в подпитии, да, это самое правдоподобное, возвращался небось с очередного сборища писак и политиканов, сидели бы лучше дома и делали хоть что‑то путное, ведь страна в таком состоянии, что тошнехонько, вот именно, тошне- хонько, собралось небось несколько непременных членов литературных жюри, от которых зависит та либо эта премия, и давай трепаться о сексуальной жизни всех и каждого с чудовищной самоуверенностью, слушать страшно, на свете только и есть что шлюхи и педерасты, теперь нужно говорить — «гомосеки», раныие было в ходу другое слово, «гомосеки» звучит посимпатичнее, они тоже име-