Современная финская новелла - [43]

Начальник станции посмотрел на мусорную корзину, ногу свела судорога, он притопнул, плотно прижав ногу к полу, и судорога отпустила, но мысли продолжали свой прежний галоп: там под полом лежит товар госпожи! Подвал доходил до его кабинета, и если бы он был достаточно бесстыжим, то опустился бы на колени, прижался бы ухом к полу в тот момент, когда завозят груз, и знал бы точно, в каком именно месте сейчас складывают товар.

Это было как наваждение. Начальник станции вытер лицо и вспомнил, что приснилось ему во сне прошлой ночью. Госпожа стояла перед дверью, мило улыбаясь, потом она отворила запоры, и как сильфида в каких-то длинных легких струящихся одеждах проплыла внутрь склада, поманила его за собой, и он, словно движимый какой-то силой, более властной, нем его собственное желание, последовал за ней. Госпожа затворила обе половинки двери, закрыла их изнутри, подошла к нему, взяла его под руку. В глазах мольба, бесконечная нежность, на щеках ямочки, и он знал: госпожа ждет, чтобы он отдал все — прожитую жизнь, честь, свое последнее дыхание…

Свою честь. Вот в чем был вопрос. Его служебная ответственность. И в этом вопрос. Он был добросовестным, уважаемым чиновником как в глазах подчиненных, так и высших властей.

Начальник станции снял с вешалки форменную фуражку, надел ее перед маленьким зеркалом возле двери, прошел через контору твердым, решительным шагом: опять пробежала судорога, на этот раз по всей ноге, но он старался не обращать внимания на боль. Он переступил порог конторы; отсюда начинался длинный балкон, с резными деревянными перилами. В двух местах с балкона на платформу спускались лестницы. Он остановился, вытянув руки, уперся в перила и почувствовал себя капитаном на мостике своего корабля.

Сравнение само по себе было неплохим, это ведь и был его корабль, и его ответственность распространялась на всю привокзальную территорию. Он, капитан, прислушивался к доносившимся со всех сторон звукам, к свисткам паровозов, шипению горячего пара, вырывающегося из вентилей, к человеческой речи, гудевшей вокруг как волнующееся море, и он стоял, смотрел, наблюдал все это, отдавал честь проходившим по платформе людям — прежде всего горожанам старым, как и он сам. А кругом была толпа, из конца в конец переливающаяся масса, несомые войной люди: незнакомые, отчаявшиеся, жалующиеся, безразличные, солдаты, плачущие дети, старые женщины в платках, завязанных по нескольку раз крест-накрест на груди, женщины помоложе, в лыжных брюках, в куртках, воистину столпотворение. Он наблюдал, как длинный воинский состав тихо передвинули на боковые пути за багажным отделением. Потом он зашел в зал ожидания, постоял около билетного окошечка, около камеры хранения, где две работницы в темных комбинезонах, тяжелых резиновых сапогах сидели на упаковочных ящиках, у одной из них в руке был открытый термос. Он кивнул женщинам, пробрался сквозь людской поток в зале ожидания, но, не доходя до дверей, ведущих в город, повернул назад. «Если я направился теперь туда, куда следует, — сказал начальник станции самому себе, — то этот путь не годится, надо идти по платформе, через ресторан прямо в кабинет хозяйки».

Он прошел по балкону к ресторану, заглянул в окно. В зале за каждым столиком сидели люди, по углам грудами лежал всякий скарб. Раньше столики вдоль окон были всегда накрыты для постоянных посетителей вокзала, уважаемых жителей города, на столах белейшие скатерти, красиво расставлена посуда, теперь этого уже давно не было. Пассажиры захватили весь зал, бывшие постоянные клиенты исчезли почти совсем.

Начальник станции вдруг заметил, что он остановился перед окном. Девушки за стойкой поглядывали на него, улыбались, здоровались, его любили, он знал это. А вот в зале появилась и сама хозяйка, идет торопливо, чуть склонившись вперед. Красивая прическа, светлый шелковый костюм, розовые щеки; она взглянула в окно, заметила начальника станции, посмотрела ему прямо в глаза. Начальник станции поздоровался и почувствовал, как земля уходит из-под ног. «И надо же случиться, надо же потерять опору именно тогда, когда я собирал в себе силы, чтобы быть достаточно строгим, справедливым, но твердым, чтобы покончить с этим тягостным делом, узнать наконец-то всю правду».

Госпожа помахала рукой, приглашая начальника станции войти, и он ощутил себя полным идиотом. «Идти? А что из этого последует? Опять предложат кофе и вермут, как и в прошлый раз, бутерброды с лососиной, а я по этой части чертовски слаб. Какие бутерброды! Эта женщина так умеет солить лосося, как никто другой на свете; отборная лососина, прекрасная, холодная, прямо из подвала — или у нее лучший в стране кулинар по холодным закускам? Делает ли она вообще что-нибудь сама? Талант организатора у нее есть, есть вкус, умение общаться с клиентами, а вот как с прислугой — не знаю, говорят разное, но в наши-то времена прислугой нанимается кто попало, время такое. Все перепуталось».

У нее есть гостиница и поместье, наверно даже два; в одном из них, где хозяйка в больших теплицах выращивала овощи для своих ресторанов, начальник станции провел свой прошлый отпуск у нее в гостях. Он не хотел думать сейчас о лете, о том неповторимом лете, сейчас не время, и все-таки при этом воспоминании его так и обдало теплом. «Ветер стал по-летнему теплым», — подумал он и медленно вошел в зал ресторана, между столиками, мимо стойки, в дверь — и очутился в коридоре, напоминавшем галерею.