Современная американская повесть - [215]

Шерон подходит к ней.

— Ну поглядите! Прошу вас! Эта девушка — моя дочь. Рядом с ней Алонсо Хант. Это он вас насиловал?

Женщина не желает смотреть ни на фотографию, ни на Шерон.

— Это он изнасиловал вас?

— Одно только могу сказать вам, леди, вас никто никогда не насиловал.

Она бросает мгновенный взгляд сначала на фотографию, потом на Шерон.

— Да, похож. Только тот не смеялся.

Проходит минута, и Шерон говорит:

— Можно я сяду?

Женщина молчит и только вздыхает и складывает руки на коленях. Шерон садится на кровать рядом с ней.

В доме звучат тысячи две радиоприемников, и все они передают одно: Б. Б. Кинга. Шерон не может сказать точно, что именно он поет, но она узнает ритм песни. Громче, настойчивее, жалобнее эта песня еще никогда не звучала. Не звучала так решительно, с такой угрозой. Ее ритм рождает отклик в человеческих голосах, его подхватывает море, то море, что блещет и блещет за пределом мусорных куч фавеллы.

Шерон сидит и слушает, слушает музыку, как никогда еще не слушала. Лицо женщины повернуто к окну. Шерон думает: что она там слышит, что она видит? Может, ей ничего и не видно и не слышно? Сидит, и в лице — упрямая, неподвижная беспомощность, худые руки безвольно брошены между колен, точно ей не раз уже случалось попадать в капканы.

Шерон смотрит на худую спину этой женщины, ее курчавые в темные у корней волосы начинают подсыхать. Ритм песни становится все напряженнее, слушать это почти невыносимо, ритм звучит в голове у Шерон, она чувствует, что вот-вот лишится рассудка.

Шерон того и гляди заплачет, сама не зная почему. Она встает с кровати и идет на звуки этой музыки. Смотрит на детей, переводит взгляд на море. Вон там подальше арка вроде той, что привела ее сюда. Она отворачивается от окна и смотрит на женщину. Та сидит, уставившись себе под ноги.

— Вы здесь и родились? — спрашивает ее Шерон.

— Слушайте, леди! Прежде чем вы еще чего-нибудь наговорите, позвольте мне сказать вам, что вы ничего от меня не добьетесь. Я здесь не одна, я не беспомощная, имейте в виду, у меня есть друзья!

И она бросает на Шерон яростный, неуверенный, затравленный взгляд. Но не двигается с места.

— Я вам не угрожаю. Только хочу выручить человека из тюрьмы.

Женщина поворачивается к Шерон спиной.

— Человека ни в чем не повинного, — добавляет Шерон.

— Леди, уверяю вас, вы не туда попали. Нам с вами не о чем говорить. И я ничем не могу вам помочь.

Шерон ищет другой подход к ней.

— Долго вы жили в Нью-Йорке?

Женщина швыряет окурок в окно.

— Слишком долго.

— И своих детей оставили там?

— Слушайте! Не трогайте моих детей!

В комнате становится жарко, Шерон снимает свой легкий жакет и снова садится на кровать.

— Я… — осторожно выговаривает она. — Я тоже мать.

Женщина смотрит на Шерон, стараясь отгородиться от нее презрительным взглядом. Но, хотя чувство зависти ей знакомо, презирать она не умеет.

— Почему же вы вернулись сюда? — спрашивает ее Шерон.

Такого вопроса женщина не ожидала. Да и Шерон не собиралась задавать его.

И пока они смотрят друг на друга, этот вопрос мерцает между ними, как переливы света на волнах.

— Вы мать, вы сами так сказали, — наконец говорит женщина, встает и снова подходит к окну.

На этот раз Шерон идет следом за ней, и они вместе смотрят на море. От этого хмурого ответа женщины мысли у Шерон намного проясняются. Она слышит в ее словах мольбу и заговаривает с ней уже по-другому:

— Дочка! В этом мире с нами случаются страшные вещи, и мы все способны творить страшное. — Она пристально смотрит в окно и следит за Викторией. — Я была женщиной до того, как ты ею стала. Помни это. Но… — И, повернувшись, она привлекает Викторию к себе, трогает ее тонкие пальцы, костлявые руки и заговаривает с ней, будто со мной: — За ложь приходится расплачиваться. — И пристально смотрит на женщину. Женщина смотрит на нее. — Ты, дочка, посадила в тюрьму человека, которого и в глаза не видела. Ему двадцать два года, он хочет жениться на моей дочери, и… — глаза Виктории снова встречаются с ее глазами, — он черный. — Она отпускает Викторию и поворачивается к окну. — Как мы.

— Но я его видела.

— Ты видела его в полиции, когда их выстроили на опознание. Вот когда ты его увидела. В первый и единственный раз.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Я его еще мальчишкой знала.

— Хм! — хмыкает Виктория и порывается уйти. Слезы стоят в ее темных, полных горечи глазах. — Знали бы вы, сколько женщин вот так же мне говорили! Они не видели его, как я видела… когда он… набросился на меня. Таких они никогда не видят. Почтенные женщины, вроде вас… они этого никогда не видят. — Слезы катятся у нее по лицу. — Вы, может, знали славного маленького мальчика, и он, может, стал милым человеком — когда бывал с вами. Но вы не видели, каким был тот, который… сделал… сделал со мной такое!

— Но ты твердо уверена, — спрашивает Шерон, — что видела его?

— Да. Видела. Меня привели туда и велели показать который, и я показала. Вот и все.

— Но это было… это случилось в темноте. А Алонсо Ханта ты увидела при свете.

— В вестибюле горел свет. Сколько надо, столько я и видела.

Шерон снова хватает ее за руки и дотрагивается до распятия.