Советы по домоводству для наемного убийцы - [39]

— Хай…

Меня пронзает боль. Одно-единственное словечко прожгло мне горло и едва не разорвало череп. Поэтому я стараюсь говорить глазами. (Они должны выглядеть как две дырочки в грязевой маске.) При виде хозяев я от радости теряю равновесие и падаю на колени прямо на золотом крыльце. Я пытаюсь схватить пастора за брюки, но он отступает к стоящей позади него жене, и моей опухшей саднящей руке достаются только пальцы ног в носке. И тут я начинаю завывать, как морж со сломанным клыком.

— Гудму… — На большее меня не хватает. Боль адская. Я должен соединить его напрямую с моей душой, чтобы она за меня закончила. Ее нутряной голос не слышен, с таким же успехом Барри Уайт[49] мог бы петь под водой. Я сам себя не понимаю, получается что-то вроде: —…пожаата помоите…

Интересное кино. Моя душа взывает к доброй старой ламе.

Я уже распластался в прихожей и размазываю по чистейшему кафелю свои грязные грешки. Дорогой пастор, разглядите поближе эту мерзость. Сожгите их в аду, или пусть ими займутся в вашей бесподобной райской химчистке.

Ситуация подвисает — я слышу, как они шушукаются, — но вот мистер Праведник протягивает руку и закрывает за мной входную дверь. Он помогает мне подняться и ведет в ванную. Я с трудом переставляю ноги.

Сикридер промывает мою ноющую голову и распухшее лицо. Я стараюсь не смотреть в зеркало, но оно мне нашептывает, что я весьма похож на человека-слона. Левым глазом я почти ничего не вижу. Мой нос увеличился вдвое. Наверное, сломан. Как и левый передний зуб. Верхняя губа смахивает на африканскую. Но сильнее всего кровит лоб. Над левым глазом рассечение до волосяного покрова. После того как Сикридер промывает рану, она открывается во всем своем великолепии. Моя правая рука онемела от боли в плече, и я не удивлюсь, если рентгеновская камера, буде таковая найдется в доме, покажет несколько запекшихся ребрышек. Каждый вздох отзывается болью. Правая лодыжка вывернута, словно не до конца выкрученное мокрое полотенце.

— Несчастный случай? — спрашивает меня священник.

— Аха…

Это все равно что пытаться говорить с дантистом, когда у тебя полон рот чужих пальцев.

— Где?

— Мафына… — бормочу сквозь сломанные зубы и распухшие губы.

— Автомобильная авария? Это ужасно. Надо показать вас врачу… в больнице.

— Но сначала мы должны его вымыть и остановить кровотечение. Нельзя везти его в таком виде, — возражает Сикридер, как опытная медсестра, осторожно вытирая мой лоб мокрым полотенчиком.

— Не-е… — протестую я. — Не нао ольницы.

— Но почему? Там стерильная чистота. У нас замечательное здравоохранение. Лучшее в мире. Может… может быть, вам не позволяют законы вашей церкви? — спрашивает Гудмундур, удивленно вздымая брови.

— Ты забыл? Это же не отец Френдли. Он убил отца Френдли. Этот человек — убийца, — произносит Сикридер с лицом «железной леди» Маргарет Тэтчер и заботливыми руками Флоренс Найтингейл.

Ее не слишком сообразительный супруг задумывается.

— Ну да. Вы же преступник. Мы должны также отвезти вас в полицию, — наконец выдает он.

Я уклоняюсь от Сикридер с ее мокрым полотенцем и разворачиваюсь к моему верховному судье:

— Паалста. Зесь побить.

Он озадаченно переводит взгляд с меня на жену и обратно. Наверно, решает, бить меня или не бить. Чтобы помочь товарищу определиться, я утыкаюсь грязной башкой ему в грудь (при этом розовая сорочка и голубой галстук тихо охают от соприкосновения с окровавленным лбом) и для верности заключаю в свои объятья. Он хочет попятиться, но не тут-то было: я лишь сильнее прижимаю его к себе. С моей стороны это нетактично, зато токсично.

— Паалста, — подвываю ему в живот, на минуту забыв о боли. — Они меня упьют. Умояю.

Чувствую, они обмениваются многозначительными взглядами — двое солдат милосердия над сокрушенным злом. Они переходят на исландский. В попытке ЗНД я льну к проповеднику, как новорожденная обезьянка к матери. На пол капают две слезы, смешанные с кровью. Каждая образует на белоснежном кафеле прозрачное озерцо со снующими красными головастиками, вызывающими в памяти картинки под микроскопом.

Ни слова не говоря о принятом решении, они забинтовывают меня всего, как мумию, и отводят на второй этаж в мою бывшую спальню. Уложив в постель, Сикридер ставит мне на нос холодный компресс и велит отдыхать, после чего они уходят.

Мамочка с папочкой.

Я пытаюсь отдохнуть сам и дать роздых моей душе. Боль гнездится в стольких точках сразу, что превращается в один громовой зуммер, о котором то и дело забываешь; так человек, живущий рядом с громыхающей стройкой, в конце концов перестает реагировать на шум.

Я опоздал с прыжком. Опоздал, едрена мать. Не рассчитал, сколько времени потребуется моему жирному телу, чтобы пролететь пять метров. Я планировал получить смертельный удар от мощного бампера большого белого фургона. Но к моменту контакта фургон оказался уже наполовину под мостом. В результате я упал на крышу, затем отлетел к бетонному отбойнику, приложившись к нему левой стороной физиономии, и наконец шмякнулся на жесткую обочину ушибленным плечом. Я пролежал несколько минут в отключке, но, кажется, падение здоровенного тюка с грязным армейским бельем прошло незамеченным. И лежащего у дороги мертвого кабана тоже никто не замечал. Разве что проезжающие машины сбавили скорость, когда я, придя в себя, кое-как принял вертикальное положение. Наверно, все приняли меня за монстра, живущего под мостом.