Советский воинский долг и религия - [41]

.

Вот другой случай.

…В ночи раздался окрик часового: «Стой! Кто идет?» Ответа не последовало. Но язык баптиста не повернулся крикнуть: «Стой! Стрелять буду!» Так рядовой С. Голубев, охранявший важный объект, грубо нарушил требования воинского устава. Солдат доказывал потом, что у христианина нет врагов; христиане, по заповеди господней, должны всех любить. Враг — это прежде всего человек, а потому не только стрелять в него или угрожать оружием, но и думать об убийстве — непростительный грех.

Нетрудно понять, что нарушение правил караульной службы, совершенное Голубевым под влиянием религиозной морали, могло нанести серьезный ущерб боеготовности и боеспособности всей части.

В Московский райвоенкомат г. Киева явился с повинной Пономаренко М. А., уклонившийся от службы в Советской Армии по религиозным мотивам. В течение двух лет военной службы в его душе боролись чувства долга перед советскими людьми и перед богом. Однако религиозное сознание «греховности» военного дела и звания воина взяло верх, и он с целью «спасения души» решил постричься в монахи и укрыться за стенами монастыря. Познакомившись с порядком в монастыре и занятиями монахов, Пономаренко убедился, что они полезным трудом не занимаются, и решил с повинной вернуться в армию.

Очень редко, но бывают случаи, когда верующие грубо нарушают воинскую дисциплину: отказываются от занятий по боевой подготовке и работ в дни религиозных праздников, выпивают в эти дни и т. д. Например, на одной из военных строек после религиозного праздника «троицын день» несколько воинов-строителей были пьяны и не вышли на работу.

Религиозные предрассудки и суеверия мешают выполнять воинский долг. Об этом убедительно рассказывают воины, порвавшие с религией. «Поначалу службы, — вспоминает солдат С. Зуев, — я, помнится, порой просил бога простить мне тот или иной грех. Мне казалось, что за мной кто-то постоянно наблюдает. Вот почему на первых стрельбах, например, я находился в каком-то смятении. Мои пули не поражали цели».

Другой солдат, Адамюк, уроженец села Омельянка, Ровенской области, вспоминает: «После того как я первый раз почистил автомат, я не мог нормально есть, спать, все время мое сознание возмущалось таким отступлением от нашей веры. Оно все время не давало мне покоя, и я решил твердо отказаться от оружия, за что был привлечен к суду. На суде мне помогли разобраться в моих ошибках и заблуждениях. Теперь меня считают примерным солдатом».

Еще пример. После лекции на антирелигиозную тему в одной из частей к автору этой книги подошел солдат. «Рядовой Седов!» — представился он. Разговорились. Зашла речь и о вреде религии для службы, о чем говорилось в лекции. Вот что он рассказал.

«Я верующим пришел в армию — с детства был так воспитан. Правда, первое время об этом в батарее, где я служу, никто не знал. Когда удавалось остаться одному — тайком молился. Помню, раза два во время увольнения в город даже в церковь заглядывал. В деревне-то, откуда я, церкви не было. Как-то раз ночью во время дневальства застал меня за молитвой рядовой Сивоконь. Развязный, недисциплинированный был солдат. Из старослужащих. И дернуло же его в такой час выйти по надобности…

— Да ты, оказывается, святоша! — уставился он на меня.

Помню, я растерялся, не знал, что предпринять, как молился, так и остался стоять на коленях перед Сиво-конем.

— Да ладно, встань же, — ухмыльнулся он, заметив мое замешательство. — Не бойся, не расскажу. Ты вроде парень свой. Не фискалишь на собраниях…

«Вот как, — думал я после, — своим для Сивоконя оказался». Пусть я не критиковал, но его разгильдяйство и проделки в душе никогда не одобрял. Что правда, то правда — ни Сивоконя, ни другого кого я открыто не осуждал. Считал, что так спокойнее. «Не судите, да не судимы будете», — вспоминались слова из евангелия. Помнится наш агитатор Ваня Коноплев, душевный паренек, упрекал меня как-то за игру в молчанку, за то, что я не одергиваю непристойные выходки Сивоконя. Ведь в одном расчете с ним были, рядом в строю стояли. «Не бросай песок против ветра — на тебя же обратится», — как бы в шутку отделывался я, когда Ваня напоминал требования устава — удерживать товарищей от дурных поступков.

Но в конце концов на такой тактике я погорел. И поделом! Вот как было. Стоял дневальным на контрольнопропускном пункте. У Сивоконя знакомая была в городе. Зная, что я дежурю, он вечером без увольнительной пришел ко мне на КПП.

— Пусти! — говорит.

Я инстинктивно загородил дорогу.

— Услуга за услугу! — напомнил он мне тот случай с молитвой на дневальстве.

Ведь никому не рассказал он об этом. Сдался я.

Пропустил на часок. «Скрой чужой грех — бог два простит», — мысленно оправдал я себя.

Скоро хватились — нет Сивоконя. Когда меня спросили — молчать или врать не стал, покаялся. За грубое нарушение дисциплины наказали и меня, и Сивоконя. Тогда я еще не осознавал вреда своего проступка. «Пострадать за других — бог такие поступки одобряет. Мученики ему милее», — считал я.

Но теперь-то, на третьем году службы, вместе с такими настоящими людьми, как Ваня Коноплёв, командир взвода старший лейтенант Чижов, командир батареи капитан Попов и др., я хорошо понимаю вред религиозных нравоучений, их эгоистический, антиобщественный смысл».