Советские ученые. Очерки и воспоминания - [127]

Я говорю об этом только для того, чтобы меня правильно поняли: сами по себе слова «эксперимент на человеке» не должны отпугивать. Вещи надо называть своими именами: эксперимент — значит научный опыт, поиск нового. А связанная с этим опасность? Ее оправдывают лишь конкретные обстоятельства, ведь операция предпринята как крайняя мера, когда все другие способы помочь больному уже полностью исчерпаны.

Мы рады и за больных, и за наших зарубежных коллег, добившихся успеха. Но стоит задуматься над цифрами: в течение первого года после того, как мир был взбудоражен блестящими успехами профессора Барнарда, было сделано около ста пересадок сердца, и вокруг них поднялся невообразимый ажиотаж. Многие хирурги, подхваченные потоком общественных восторгов, устремились в новоявленный «Клондайк». В последующие два года пыл начал остывать и было произведено менее ста операций. Сегодня мы знаем замечательных специалистов, которые, произведя одну или две пересадки сердца, не видят пока возможности их повторять. Даже виднейший хирург Франции профессор Дюбо, сделавший три операции такого рода, в том числе и получившую мировую известность пересадку сердца аббату Булоню, недавно признал: «Теперь мы поняли, что большое количество пересадок, проведенных за сравнительно короткое время, не было оправдано научным состоянием проблемы. Я бы сказал: слишком много было сделано слишком быстро».

Такова позиция и ряда других видных ученых. Но есть и иные взгляды. Американский хирург профессор Шамуэй, выполнивший 25 пересадок сердца, заявил, что придает таким операциям огромное значение и что, по его мнению, «будущее медицины тесно связано с этим методом».

После окончания проходившего в Москве XXIV конгресса Международного общества хирургов (1971 г.) президент Словацкой академии наук академик Карел Шишка в ответ на вопрос: «Какое направление в области хирургии сердца вы считаете наиболее перспективным?» сказал: «Конечно, пересадку сердца!» И добавил, что, несмотря на основное препятствие–реакцию отторжения, он смотрит на проблему пересадки «весьма оптимистично».

Оптимизм, как известно, необходимое качество ученого. Но оптимизм непременно должен сочетаться с реальным учетом имеющихся условий и обстоятельств.

Очень сложно предугадать, как поведет себя пересаженное сердце на новом месте, в новых условиях. Только для недостаточно осведомленных людей сенсацией прозвучало выступление в английском журнале «Лансет» патологоанатома кейптаунской больницы Хроте–Схюр доктора Томпсона. Он установил, что за 19 с половиной месяцев новое, молодое и совершенно здоровое сердце, пересаженное Блайбергу, претерпело от «сотрудничества» с больным организмом такие сильные изменения, каких Томпсон, по его словам, «не видел ни при одном из вскрытий за всю свою сорокалетнюю практику». Увы, несмотря на могущество современной медицинской техники, хирург не может достаточно точно учесть потенциальные возможности и степень «сопротивляемости» всех жизненно важных органов и систем реципиента — его легких, печени, почек, сосудов и др. И в данном случае речь не о реакции отторжения, а о том окружении, в котором с первых же минут должен начать перекачивать кровь новый «насос».

Так, например, произошло у нас в случае с первой пересадкой сердца молодой женщине, которую оперировал известный хирург профессор А. А. Вишневский. Больная прожила с новым сердцем 33 часа. На операции выяснились, помимо крайне тяжелого состояния сердца, которое подлежало замене, еще не менее серьезные изменения со стороны сосудистой системы легких. Позднее выявились патологоанатомические изменения в ряде других органов.

Идеальным был бы, конечно, вариант: сердце вышло из строя, его надо менять, а все другие органы в полном порядке. Но это только розовая мечта. «Тень» от плохого сердца неизбежно ложится на весь организм. Надеяться хирургу остается лишь на то, что сумерки эти не слишком сгустились и свежий ветер еще в состоянии разогнать тучи.

Но где же тогда основания для оптимизма? Поразмышляем. Как известно: ни одна из известных медицине операций не спасает всех до единого больных, даже при аппендиците и грыже. Какие же основания требовать стопроцентного «попадания» при пересадках сердца? Вместе с тем не нужно считать непреодолимой пресловутую реакцию отторжения. К решению проблемы биологической несовместимости тканей, как и к любой другой, можно и следует «подбирать ключи». Известно около 30 признаков, по которым ткани должны соответствовать друг другу. У нас, в СССР, да и в других странах созданы особые панели, позволяющие определять степень тканевого родства, а значит, и с гораздо большей точностью подбирать донора и реципиента. Но в операционные всегда неудержимо вторгается время, власть трагических минут и секунд. Когда в результате катастрофы появляется возможность взять для пересадки еще бьющееся сердце, у врачей не оказывается в резерве почти никакого времени для раскладывания тканевых «пасьянсов». И все же, во–первых, кое–что можно сделать и сегодня, а во–вторых, многое сулит применение электроники, кибернетики. Электронно–вычислительные машины помогут выиграть время в битве со слепым инстинктом отторжения.