Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [32]

И чем его наполнится душа,

Когда штыка трехгранного обломок

Отыщет он в курганах Сиваша?

<1940>^{66}

67. Походный рюкзак

Над моею кроватью

все годы висит неизменно

Побуревший на солнце,

потертый походный рюкзак

В нем хранятся консервы,

одежды запасная смена,

В боковом отделенье —

завернутый в кальку табак.

Может, завтрашней ночью

прибудет приказ управления

И, с тобой не простившись,

рюкзак я поспешно сниму…

От ночлега к ночлегу

лишь только дорога оленья

Да в мерцании сполохов

берег, бегущий во тьму.

Мы изведали в жизни

так много бессрочных прощаний,

Что умеем разлуку

с улыбкой спокойно встречать,

Но ни разу тебе

не писал я своих завещаний,

Да, по совести,

что я сумел бы тебе завещать?

Разве только, чтоб рукопись

бережно спрятала в ящик

И прикрыла газетой

неоконченный лист чертежа,

Да, меня вспоминая,

склонялась над мальчиком спящим,

И отцом бы, и матерью

сразу для сына служа.

Но я знаю тебя, —

ты и рукопись бережно спрячешь

От людей посторонних,

прикроешь ревниво чертеж,

И, письма дожидаясь,

украдкой над сыном поплачешь,

Раз по десять, босая,

ты за ночь к нему подойдешь.

В беспрерывных походах

нам легче шагать под метелью,

Коль на горных вершинах

огни путевые видны,

А рюкзак для того

и висит у меня над постелью,

Чтобы сын в свое время

убрал бы его со стены.

<1941>^{67}

68. Могилы моих друзей

Моих друзей не надо искать

На кладбищах городских:

В два метра длиной кровать

Кажется тесной для них.

По-братски обнявшись, они лежат,

Воинский выполнив долг,

Словно выспаться спешат,

Пока тревогой не поднят полк.

Но, заглушая метели плач,

Без отдыха, день за днем,

Над ними каменный трубач

Трубит, задыхаясь, подъем.

Еще друзья остались в тайге,

Как будто легли отдохнуть

С компасом, сжатым в руке,

Чтобы утром отправиться в путь.

В песках, где горел саксаул,

Их прикрыли грудой камней:

Так воды отдаленный гул

Привычному уху слышней.

Но посмотришь, — в любом краю

Мы проходим по их следам…

Коль будет нужно — могилу мою

Ты отыщешь где-нибудь там…

Не позднее июня 1941^{68}

69. Кусок родной земли

Кусок земли, он весь пропитан кровью.

Почернел от дыма плотный мерзлый снег.

Даже и привыкший к многословью,

Здесь к молчанью привыкает человек.

Впереди лежат пологие высоты,

А внизу — упавший на колени лес.

Лбы нахмурив, вражеские дзоты

Встали, словно ночь, наперерез.

Смятый бруствер. Развороченное ложе.

Угол блиндажа. Снаряды всех смели.

Здесь плясала смерть, но нам всего дороже

Окровавленный кусок чужой земли.

Шаг за шагом ровно три недели

Мы вползали вверх, не знавшие преград,

Даже мертвые покинуть не хотели

Этот молньей опаленный ад.

Пусть любой ценой, но только бы добраться,

Хоть буравя снег, но только б доползти,

Чтоб в молчанье страшно и жестоко драться,

Всё, как есть, сметая на своем пути.

Под огнем навесным задержалась рота,

Но товарищ вырвался вперед…

Грудью пал на амбразуру дота —

Сразу кровью захлебнулся пулемет!

Мы забыли все… Мы бились беспощадно…

Мы на лезвиях штыков наш гнев несли,

Не жалея жизни, чтобы взять обратно

Развороченный кусок родной земли.

1941–1942^{69}

70. Война

Ты не знаешь, мой сын, что такое война!

Это вовсе не дымное поле сраженья,

Это даже не смерть и отвага. Она

В каждой капле находит свое выраженье.

Это — изо дня в день лишь блиндажный песок

Да слепящие вспышки ночного обстрела;

Это — боль головная, что ломит висок;

Это — юность моя, что в окопах истлела;

Это — грязных, разбитых дорог колеи;

Бесприютные звезды окопных ночевок;

Это — кровью омытые письма мои,

Что написаны криво на ложе винтовок;

Это — в жизни короткой последний рассвет

Над изрытой землей. И лишь как завершенье —

Под разрывы снарядов, при вспышках гранат —

Беззаветная гибель на поле сраженья.

1942^{70}

71. Память

Когда и в жилах стынет кровь,

Я грелся памятью одной.

Твоя незримая любовь

Всегда была со мной.

В сырой тоске окопных дней,

В палящем, огненном аду

Я клялся памятью моей,

Что я назад приду.

Хотя б на сломанных ногах,

На четвереньках приползу.

Я в окровавленных руках

Свою любовь несу.

Как бьется сердце горячо,

Летя стремительно на бой!

Я чувствую твое плечо,

Как будто ты со мной.

Пусть сомневается другой,

А я скажу в последний час,

Что в мире силы нет такой,

Чтоб разлучила нас!

1942^{71}

72. Последнее письмо

Лишь губами одними,

Бессвязно, все снова и снова

Я хотел бы твердить,

Как ты мне дорога…

Но по правому флангу,

По славным бойцам Кузнецова,

Ураганный огонь

открывают орудья врага.

Но враги просчитались:

Не наши —

Фашистские кости

Под косыми дождями

Сгниют на ветру без следа,

И леса зашумят

на обугленном черном погосте,

И на пепле развалин

Поднимутся в рост города.

Мы четвертые сутки в бою,

Нам грозит окруженье:

Танки в тыл просочились,

И фланг у реки оголен…

Но тебе я признаюсь,

Что принято мною решенье,

И назад не попятится

Вверенный мне батальон!

…Ты прости, что письмо

Торопясь, отрываясь, небрежно

Я пишу, как мальчишка — дневник

И как штурман — журнал…

Вот опять начинается…

Слышишь, во мраке кромешном

С третьей скоростью мчится

Огнем начиненный металл?

Но со связкой гранат,

С подожженной бутылкой бензина

Из окопов бойцы

Выползают навстречу ему.

Это смерть пробегает

По корпусу пламенем синим,

Как чудовища, рушатся

Танки в огне и дыму.

Пятый раз в этот день

начинают они наступление,

Пятый раз в этот день

поднимаю бойцов я в штыки,