Советские каторжанки - [4]
История их была такова. Когда фронт стол приближаться, в лагере была дана команда уводить заключенных на запад. Тех, кто не мог идти, уничтожали. Огромная колонна изможденных людей медленно брела по дорогам Польши. Тех, кто отставал, пристреливали. На ночлег останавливались в деревнях. Последний привал устроили в огромном сенном сарае. Девушки зарылись в стог сена.
Утром началась паника: советские войска близко. Всех выгнали из сарая. Проверять с собаками не стали, и девушки решили рискнуть — не вылезли из своей норы. Колонна ушла. Показались они только тогда, когда услышали русскую речь.
Но радость было короткой. Девушек препроводили в «Смерш» и теперь обвиняют в том, что они выжили в лагере смерти. Раз выжили — значит, дали подписку о сотрудничестве с немцами. Спорить было бесполезно. Они не могли доказать, что не давали никакой подписки, точно так же, как я — что шла просто домой, а не по заданию.
На суд вызвали неожиданно.
В большой полутемной комнате нас посадили у одной стены, а у другой за длинным столом сидело несколько офицеров. Сначала каждому сообщили пункты обвинения. Потом велели встать и огласили приговор: всем высшая мера наказания — расстрел. Только Надя Тарасюк (ее не было в зале суда) получила десять лет как несовершеннолетняя.
Одного за другим вызывали расписаться. Только что, перед судом, оживленные, мы все притихли и не смотрели друг на друга.
В прежнюю камеру нас уже не вернули. Меня отвели в камеру под лестницей, в которой только возле двери можно было стоять в полный рост, а в глубине потолок под маршем лестницы наклонно уходил к полу. Слева стена была замазана свежей, еще не просохшей глиной. Посредине на куче соломы сидела пожилая темноволосая женщина. В углу у двери стоял зловонный кувшин — параша.
Дверь захлопнулась, лязгнул замок. Все происшедшее казалось нереальным. Я не верила в достоверность приговора. Расстрел! За что? Неужто так велика вина? Ведь я никого не убивала, не предавала, никакого задания не выполняла, даже подписки немцам не давала.
Об этой подписке постоянно, варьируя на все лады, говорили вокруг; за нее давали срок, расстреливали. Но в разведшколе в день оформления у кадровика-эмигранта не было бланков. А потом в суете эвакуации про это забыли. И я подписки не давала. Совершенно случайно...
События дня казались нелепым сном. Я не верила, что меня действительно расстреляют.
Женщина по-немецки сказало: «Чего стоите? Проходите, садитесь, пожалуйста!». И подвинулась, давая место на соломе. Я села.
Долго молчали, а потом женщина рассказала, что ее должны расстрелять за то, что выдала русских солдат и их убили из автомата гестаповцы. К ней, немке, пришли русские солдаты и взяли еду. Они были грязные и голодные. А потом пришли немецкие солдаты и спросили о тех, что брали еду. Она показала, в каком направлении ушли русские. Вскоре их провели через город под охраной, потом было слышно, как стреляют из автомата. И больше она не видела ни тех, ни других. Откуда она могла знать, кто завтра станет хозяйничать в городе — русские или немцы? Она знает свой дом, свое хозяйство, свою пекарню и никакой политикой не интересуется. Пусть мужчины делают политику, с нее хватит того, что сын, высокий, красивый и сильный Руди, где-то на восточном фронте, и она ему шлет посылки, но уже давно от него нет писем, может, он попал в плен или убит, — ведь русские солдаты такие злые, жестокие, они ненавидят немцев... Почему ненавидят? Ведь Господь для всех един, все должны верить в его всемогущество. Вот она и верит, что война все равно скоро кончится, и Руди вернется домой, станет хозяином пекарни. А она себе ничего не покупает, даже чулки штопает и складывает в ящик — экономит, чтобы Руди ни в чем не нуждался. Уже наштопала целый большой чемодан...
Бессвязная болтовня немки отвлекала меня от тягостных мыслей. Я почувствовала, что она тоже не верит в предстоящий расстрел, а продолжает мыслить категориями, свойственными вольному человеку. Она совершенно не понимала, что происходит. Или прикидывалась, что не понимает? Бог с ней, так даже удобнее — нет нужды развлекать ее разговорами и отвечать на вопросы. И мы жили так три недели: немка без конца говорила нудным, бесцветным голосом, а я слушала, иногда останавливая ее просьбой поискать в голове.
У нас завелись вши. В одежде их еще можно было переловить, поднося ее к лампочке над дверью, а в волосах — никак: при тусклом свете вшей просто не было видно. Расчесок не было. И мы сидели рядом, запустив пальцы в волосы, и нащупывали вшей. Я пыталась их считать. Был день, когда насчитала пятьдесят штук...
В донышке кувшина-параши появилась течь. Я просила надзирателя позвать старшего, но солдат отмалчивался, не желая даже отвечать: ему запрещено было общаться с заключенными.
Я никак не могла понять: зачем так долго держать нас в камере смертников? Ведь не было никаких адвокатов, нет рядом родственников, которые возьмутся хлопотать. И если нас до сих пор не расстреляли — значит, мы для чего-то нужны. Я все еще не боялась смерти — попросту не верила, что меня могут убить.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.