Советская поэзия. Том первый - [12]

Безвременно ушедший из жизни бурят Д. Улзытуев «по строчечной сути» и по строю души — лирик, но и он отважно включился в полемику по поводу формулы человека-«винтика»: «Люди — не гвозди. Не доски. Не шурупы и не машины». Он еще не находит метафорического уподобления, чтобы противопоставить его «винтику», чтобы опровергнуть эту бесчеловечную формулу, а может быть, и не ищет его: «Просто — люди. Они — несравнимы». Но поиски характера, утверждение личности идет в том же направлении, что и у Т. Чиладзе, и О. Вациетиса, и И. Драча, и В. Коротича, и В. Цыбина, и Р. Рыскулова, и Г. Виеру, и А. Вознесенского… Только в иной манере, без сильного акцента на личном местоимении «я», что было характерно для многих поэтов его поколения.

Даже по этим единичным и, возможно, не самым характерным примерам видно, как высоко подняла поэзия критерий личности, выделив, как главное, моральную ответственность каждого человека за все происходящее в мире. Ее лирический герой готов на аскетическое самоотречение ради общего блага:

Пусть взрывается сердце,

пусть дрожит оно тонкой антенной,

чтобы было оно,

как огромное ухо вселенной!

(В. Цыбин)

В борьбе за новые нравственные критерии поэзия искала новую выразительность. Так бывало всегда: идейно-тематическое обогащение сопровождалось активными поисками новых поэтических форм. Поиски шли в разных направлениях. А. Вознесенский радикально менял выразительность стиха, создавая урбанистический и технический колорит эпохи, расширяя интеллектуальную сферу ассоциаций, уплотняя стих за счет сближения далеких понятий. И. Драч с необычайной смелостью соединял современную образность с корневыми, по своим истокам национальными поэтическими традициями, в них, в их преобразовании и переосмыслении ища резервы обогащения языка поэзии. Поэтика И. Драча, соединяющая в себе столь разнородные элементы, несмотря на ее сложную по ассоциативным пересечениям структуру, имеет отчетливо выраженную национальную окрашенность.

Широкое распространение получил раскованный, богатый ритмическими и интонационными оттенками стих. Ритмическая свобода, с одной стороны, способствовала более полному, не скованному заданной схемой самовыражению поэта, а с другой — нередко напоминала езду со спущенными вожжами. Так или иначе, ослабление внимания к ритмической дисциплине стиха и классической гармонии породило и некую расхлябанность, эстетическую неразборчивость. Реакция на это разбалтывание стиха не замедлила последовать: примерно в середине 60-х годов в поэзии отчетливо выявилась тенденция возврата к классике, к гармонии, к дисциплине формы, к испытанным средствам поэтической выразительности.

Потери неизбежны почти в любых нововведениях и экспериментах. Неудачи, промахи, побочные явления не должны, однако, скрывать от нас тех моментов, которые обогатили выразительность стиха. Лирическая свобода и раскованность, разнообразные возможности рифмовки, интонирования стиха, уплотнение метафорического ряда, синтетический образ современного звучания — все эти особенности закрепились в творчестве многих выдающихся поэтов.

5

Поэтическое развитие 50-х годов было теснейшим образом связано с развитием общественной жизни, ее активизацией. Поэзия, как наиболее мобильный, эмоционально отзывчивый род литературы, заняла видное место в духовной жизни народа. И на первом этапе тон задавали молодые. В творческое соревнование с ними вступили и поэты старшего поколения. Яркая, щедрая солнцем и красками «вторая весна» таких поэтов, как Н. Асеев и В. Луговской, А. Прокофьев и М. Светлов, М. Рыльский и В. Сосюра, П. Бровка и С. Рустам, Я. Судрабкалн и Й. Семпер, С. Чиковани и Г. Леонидзе, Г. Гулям и А. Токомбаев, обогатила советскую поэзию произведениями большого искусства.

Новые поэтические строки рождались из сплава опыта, мудрости, с одной стороны, и душевной молодости — с другой. «Зачем же подсчитывать годы сегодня? Мне кажется, прожита добрая сотня!» — писал Петрусь Бровка, давая тем самым понять, что дело не в числе прожитых лет, а в содержании жизни.

Ощущение весны и весеннего обновления переживают в эти годы многие поэты, оно несет с собой свежие силы, жажду перемен, жажду деятельности. «Но что-то есть во мне весеннее, все ожиданием томит, и лед внушает опасения — в себе он таянье таит» (К. Каладзе). «Что мне всех семи столетий холод? С новою весной я снова молод…» (М. Турсун-заде).

А из Прибалтики с поэтами Закавказья и Средней Азии перекликается П. Руммо:

Упорствует ушедшее вчера,

Само не хочет сдаться —

Ждет удара,

Но крепнет войско правды и добра

В сраженьях за весну земного шара.

И до последних лет,

Последних дней

И я хочу участвовать в сраженье…

(Перевод с эстонского Л. Тоома)

Гражданская активность, пафос действия стали всеобщей приметой поэтического развития. Вполне естественно, что и поэты среднего поколения, поэты фронтовой плеяды оказались на гребне общественной жизни. Иначе не могло быть. «Сил полна моя зрелость! И даже готова как на крыльях лететь хоть до самой Луны!» — восклицает казах С. Мауленов.

Вновь, как во времена войны, возникает суровая и мужественная интонация в стихах А. Кулешова, «Новая книга» которого (1964) стала приметным событием литературной жизни: