Совьетика - [22]

От бабушки Стенки сильно пахло духами (она была из тех бабушек, которым «всегда только 45») , и она привозила мне всякую вкуснятину, вроде твердокопченой колбасы (она работала кассиром в магазине). А еще – экзотические вещи: грузинские сладости (чурчхелу) и разноцветные длинноухие абхазские вязаные шапки из овечьей шерсти. Ее мама, моя прабабушка, тоже казачка, была замужем за грузином, и жили они в Абхазии на берегу моря. Говорят, что у прабабки Насти был такой крутой нрав, что ее побаивалась вся деревня, несмотря на то, какая она была маленькая и худенькая. Муж-грузин за глаза посмеивался: «Знаете, как я стал у себя дома хозяином? Я ей никогда не перечу, но потом всегда все делаю по-своему! И вот так и стал настоящим хозяином в доме…» Глуховатая бабка Настя услышит, бывало, только последнюю фразу: «Это кто в доме хозяин? Это ты в доме хозяин?!» «Все-все, молчу, я ничего не говорил…» – ретировался дед Вахтанг… Ее невестка-грузинка рассказывала, что когда бабка Настя идет к ним в гости, их собака чует ее с другого конца деревни, воет и прячется!

Я с удовольствием уплетала копченую колбасу, а дедушка – второй бабушкин муж (за которого она вышла замуж после того, как на войне погиб отец моего отца, красивый молодой советский офицер родом с Поволжья) – высокий как жердь, худой украинец катал нас на своей белой «Волге» вокруг квартала, к восторгу всех моих уличных подружек. Он тоже был фронтовиком – фронтовым шофером и привез с войны пару красивых венгерских ручных вышивок (которые, по словам моей мамы, бабушка Стенка выдала на каком-то конкурсе за собственное рукоделие. Если даже и так, то что с того? )и смешной разговорник, в котором наших солдат учили, как говорить венгерским девушкам изысканные комплименты. Изданный, к слову, конечно, не советским командованием, а самими венграми. Мы дома хохотали до слез, когда читали его!

Дедушка увлекался охотой и иногда привозил мне в подарок мягкие заячьи хвостики, которые так смешно падали на пол, кружась, если их бросить с высоты. Говорил он мало, зато очень много курил. Бабушка называла его по отчеству – «Порфирьич». Никого совершенно не коробило, что дедушка был украинец, а прадедушка – грузин. Как не коробило никого, что моя пра-прабабушка с другой стороны была полькой. Или что лучший друг моего троюродного брата был корейцем (больше того – этого друга буквально обожал весь город! Только что на руках его не носили). В национальном вопросе люди были невинны и неискушенны: их интересовали только личные качества человека. «Изя, а ты кто, татарин?» – на полном серьезе спрашивала своего однокурсника по имени Израиль одна из маминых подруг. «Дура! Еврей я!» «Ой, правда? Настоящий?» – с восторгом восклицала она. «Ну конечно, а какой же, игрушечный, что ли?» «И в паспорте написано «еврей»? «Ну да». «Слушай, дай посмотреть, а? Никогда не видела!»…

Один раз бабушка и дедушка привезли с собой сопливого черноглазого пухленького мальчика, про которого мне сказали, что это мой младший брат. Мальчика звали, как дедушку – Петр. Петруша. Он был моложе меня лет на 5. Нас попросили держаться за руки, и нам обоим было от этого очень неловко – ведь мы друг друга фактически не знали. Хотя я всегда хотела иметь братьев и сестер – но у меня это как-то автоматически ассоциировалось с мамой…. А мама не хотела больше детей. «Смотри, как хорошо – тебе ничего ни с кем делить не надо!» . Потом уже и я сама привыкла к этой идее. И стала порядочной эгоисткой, как и многие в моем поколении…

Вскоре дедушка Петро заболел и умер, машину продали, и бабушка больше не смогла ко мне приезжать. Не то, чтобы это было совершенно невозможно: жила она хоть и далековато, но за час на автобусе и на трамвае вполне добраться. Но, видимо, это было ей уже трудно. А я только вздохнула с облегчением и больше не видела ее – и Петрушу тоже- до того, как мне исполнилось 27…

Я пытаюсь вспомнить хоть что-то о том, как мы жили до развода родителей – но в памяти не всплывает ничего, кроме подспудного чувства какого-то беспокойства. Помню только, что меня все время возили – из одного дома в другой, от одной бабушки в общежитие, где жили родители, а от них – к другой бабушке и обратно. Я очень не любила общежитие, у меня просто в животе начинало болеть, когда трамвай только еще подьезжал к нему. И когда мама разошлась наконец с отцом и вернулась к своим родителям, я была этому только рада, потому что у меня наконец-то появилось чувство дома. Больше не надо было никуда уходить. Это великая штука, ребята – чувство дома!! Вы даже не знаете, насколько великая. Это такая вещь, даже одни воспоминания о которой делают вас счастливым – вне зависимости от размера вашего дома и его обстановки….

Я не помню никаких родительских ссор или скандалов. Только со слов своей бабушки Симы знаю я, что один раз мама пришла домой с фингалом под глазом и горько плакала, но когда бабушка начала было ее утешать, она гордо сказала: «Это я плачу потому, что мне Гагарина жалко!» В тот день как раз разбился наш первый космонавт Юрий Гагарин…

…И вот так стали мы жить-поживать: я, мама, дедушка, бабушка и Шурек.