Совесть палача - [21]

— А мыло где?

И не заикнулся ни разу.

— Давай, мойся, — попытался вновь набрать очки Манин. — Сейчас из соседнего принесу.

— Нет.

Я смотрел Кожухову в глаза и отчётливо видел, как его воля отчаянно борется с осознанием неминуемой неотвратимой насильной кончины. Какие скрытые резервы у него там включились, откуда они вообще взялись, непонятно. Раньше я такого за ним не отмечал и не предполагал, что это в нём есть. Однако с человеком на краю жизни могут случиться разные удивительные вещи. И от этого мне стало совсем плохо. Вновь я увидел перед собой не тварь, а некое проявление внутреннего стержня, называемого волей. Это мешало, это путало настрой, сбивало и дезорганизовывало. Пора кончать. Но сразу не вышло.

— А дайте закурить, — попросил Кожухов, опередив все мои мысли и действия.

Я вытащил пачку, выбил сигарету, чиркнул колёсиком по кремню. Димарик затянулся так, что его тонкие дряблые щёчки ввалились совсем, делая его лицо очень похожим на обглоданный череп. Курил он жадно, сильно затягиваясь и торопясь, будто опасался, что ему не дадут докурить до конца. Дым поплыл над головами сизым рваным одеялом. И после очередной затяжки он закашлялся. Попытался вновь втянуть в лёгкие дым, но засуетился, кашель усилился, будто плотину прорвало. Он стремительно переходил в приступ. Димарик оттопырил руку с тлеющей впустую сигаретой, согнулся и теперь почти ревел, часто лая, начиная терять слюну. Потом и вовсе уронил сигарету и ухватился ладонью за резину, шагнув в душевую. Его скручивали пароксизмы, он, то почти визжал, то басовито ухал. А потом выгнулся дугой и его стошнило.

На завтрак им давали рисовую кашу на молоке, хлеб и чай. Вся эта мерзкая масса шваркнула в пол с хлёстким сочным фонтанным плеском. Позади коротко и грязно выругался Серёга. Ему не нравились эти метаморфозы. Он сюда пришёл не оказывать помощь, а лишь фиксировать её полную ненадобность по причине скоропостижной кончины.

А Димарика уже крутило серьёзно. Остатки мужества совсем покинули его, когда он поскользнулся на собственной блевотине и неловко сложился на пол. Вскакивая, он заметил пистолет, который я не успел спрятать за спину и этот вид маленькой смертельной машинки выбил его из колеи окончательно. Он перестал пытаться встать, сползая по стенке, и завыл, а из глазок его потекли обильные после рвоты жиденькие слёзы. Изо рта потянулись тонкими извивающимися нитями слюни, а из носа потекло прозрачной гадостью.

Сквозь его истерику, рыдания и плач стали прорываться отдельные невнятные слова.

— Г-гражданин нача-а-альник! У-а-а! Не у-у-убивайте-е-е!! Ы-ы-ы-ы-ы!!! Простите-е-е!! Не-е-е… Пощадите-е-е! Пожалуйста!

И истекало из него вместе с остатками воли, самоуважения и контроля его человеческое обличье. Становился похож он на какое-то невиданное животное, страшное и ненормальное. На какую-то мерзость, охваченную безумием, заполненную страхом, как воздушный шар водой. Тело его зримо содрогнулось, и конвульсии не давали ему осознанно двигаться. Он свалился на четвереньки, по-собачьи пополз на выход, уткнулся в мои ботинки и неожиданно ухватил меня за икры. Воя и стоная, поднял перекошенное лицо с ощеренной щербатой пастью и вновь стал умолять.

А я от неожиданности и омерзения застыл, как соляной столп. Пистолет тяжело оттягивал кисть в опущенной плетью руке. Остальные тоже замерли, все, превратившись в слух и зрение. Такой вот спектакль одного актёра. И никто не скажет: «Не верю!» в сомнении искренности играющего роль.

А Димарик совсем обезумел и принялся тыкаться губами мне в ботинки, пытаясь показать полную покорность и горячее желание жить, во что бы то ни стало. Последние человеческие чёрточки покинули эту мясную оболочку, набитую вонючими кишками, скрипяще-твёрдыми прокуренными лёгкими, жёлтыми угловатыми костями и дряблым пахучим мясцом.

Я с удивлением ощущал в себе странное новое чувство. Моя совесть, скривив гримасу отвращения, отвернулась и удалилась во тьму безразличия. В таком виде мне не было его ни капли не жалко. И где-то на дне сонма эмоций крутился червячком маленький эмбрион наслаждения. Мне приятно было смотреть на эти извивы и дрожь. Отвратительная картина распада человека. Отвратительное, но сладенькое чувство извращённого превосходства. Это до добра не доведёт. Я точно стану конченым циничным монстром, если и дальше позволю себе получать от этого хоть грамм удовольствия. Пора «исполнять».

А в этой сутолоке под шумок он напрудил в штаны. Я заметил, как нечто, что я сначала принял за воду, натекает прямо из-под Димарика, приближаясь к моим ботинкам. А потом он громко пустил ветры, окончательно потеряв контроль над всеми своими многочисленными клапанами и сфинктерами, и все мы, тут присутствующие услышали чавкающие звуки, словно фарш повалил из мясорубки. А спустя секунду, в нос ударил запах свежего дерьма.

А я вспомнил против воли своё самое первое «исполнение». Тогда я обгадился не хуже Димарика. Не в прямом смысле, конечно, но рвало меня немного погодя также натурально. Мой первый исполняемый в самый ответственный момент, когда я уже совсем было решился выжать крючок, выбрав мёртвый ход, нежданно негаданно повернулся ко мне лицом. И эти глаза напротив чётко впечатались мне в память. В них горела чистым спиртом чистая ненависть, настоянная на чистом ужасе. Тот казнимый был крепче духом и в последний момент собрал волю в кулак. Кураж его одолел или от страха помутился, но он решил взглянуть в лицо своему палачу. Он не знал, что у меня это впервые. Да и терять ему было уже нечего.