Совещание о составлении устава о печати - [2]

С таким элементом законодательство считаться не может, не рискуя крайнею неустойчивостью. Министры проходят - законы остаются! Притом такой выбор, основанный на предполагаемых в будущем действиях и направлении всей деятельности, неминуемо создал бы привилегированное положение одних в ущерб другим и дал бы повод думать, что лица, которым разрешено в концессионном порядке повременное издание, приступают к нему под эгидою ручательства правительства за их нравственную благонадежность, что, конечно, несовместимо с лежащими на правительстве задачами. Поэтому условием разрешения издания может быть поставлена лишь нравственная неопороченность издателя и издателя-редактора по суду общему и сословному, подобно тому, как она существует относительно судей, и даже с некоторыми ограничениями. Конечно, нельзя допустить к выпусканию повременного издания лицо, не имеющее гражданской правоспособности и состоящее под общею опекою или под опекою за расточительность. Но, вместе с тем, например, несостоятельный должник, объявленный несчастным и неосторожным, не должен быть устраняем от издательской деятельности. Основателем одного из наиболее серьезных органов повременной печати был выдающийся во многих отношениях Н. Ф. Павлов, не только объявленный несостоятельным должником, но даже заключенный, по требованию жены *, за долги в знаменитую московскую "яму".

* Речь идет об известной поэтессе Каролине Карловне Павловой, дочери профессора Яниша.

Возраст? Здесь, без сомнения, необходимо знание жизни и умственная зрелость. И возраст в 25 лет представляется минимальным пределом, которого можно требовать от издателя. Этот возраст установлен в законе для судей и присяжных заседателей, и от человека, желающего содействовать выражению общественного мнения и настроений и быть в своем органе их судьею и показателем, естественно требовать той же зрелости, которая необходима, чтобы судить своих сограждан. Поэтому для личности издателя достаточно приведенных условий в качестве необходимых гарантий, а они вполне совместимы с явочным порядком.

Но, быть может, опасная безнаказанность найдет себе место не в личности, а в деятельности такого лица? Однако, исходя из начала, что ответственность за преступления и проступки по печати в повременных изданиях может быть предметом не административных взысканий, а лишь судебного рассмотрения, надо признать, что и действующий карательный закон и будущее Уголовное уложение, при ближайшем рассмотрении, устраняют серьезную возможность такой опасности. Так, постановлениями о нарушениях общественной нравственности она предотвращена в полной мере. Быть может, лишь пришлось бы ввести некоторые взыскания с подсудностью низшим инстанциям, где слабость наказания искупалась бы быстротою производства.

Государственная безопасность и общественный порядок точно так же, особенно в новом Уложении, находят себе прочную и разностороннюю защиту, причем последним предусмотрены и все новейшие способы производства смуты и колебания общественного спокойствия. Если же, независимо от печатных деяний такого рода, останется непредусмотренною смелая и остроумная критическая мысль, не взывающая к преступлению и к смуте, то от этого едва ли произойдет какой-либо действительный вред. Стоит припомнить, сколько перлов ума и таланта, сколько художественных образов и глубоких философских мыслей содержат в себе, например, сочинения Герцена, несмотря на примесь страстных отголосков на злобу дня.

Религиозная область ограждена не менее нашими карательными постановлениями. Можно даже сказать, что Уголовное уложение расширило некоторые из существующих положений, придав им более полное толкование. Статьи о богохулении, кощунстве, надругательстве над священными предметами и чувствами и т. п. достаточно ограждают веру. Если же в разрешенном издании найдет себе место голос сомнения в правильности тех мер, которыми церковь оберегает и насаждает веру или критический разбор ее миссионерской деятельности и отношения к другим исповеданиям, равно славящим единого бога, или провозглашающим учение Христа, или, наконец, пребывающим в слепоте язычества, прозрение от которой достигается словами мира и любви, а не насилием, - то от этого свет, несомый верою, не померкнет, а освещаемая им истина лишь выиграет. Слово живого и горячего отношения к величайшим правам совести опасно лишь для "рабов ленивых и лукавых" *, а не для сознательных и ревностных служителей церкви.

* Цитата из евангелия от Матфея (XXV, 26).

Остаются права личности, которая может быть уязвлена клеветою, смущена диффамацией) и оскорблена бранью и злословием. Но и здесь, в постановлениях Уложения и их всестороннем и последовательном развитии в кассационной практике, содержится полнейшее ограждение личной чести и достоинства от посягательства печатного слова. Из лаконического выражения закона "о клевете в печати" выросло стройное понятие о клевете как ложном обвинении кого-либо в деянии, противном правилам чести. Затем наряду с требованием лживости Сенат поставил равносильное требование "незаведомой истинности" и установил, что там, где приписываемое деяние по объективным своим признакам и по общему взгляду является бесчестным, доказательства намерения оскорбить представляются ненужными. Наконец, Сенатом же признано, что деяние, противное правилам чести, не только может быть приписано оклеветанному путем прямого указания или описания, но и путем неизбежного предположения. Поэтому Сенат нашел, что ложное указание на поведение кого-либо, вызвавшее пощечину, есть клевета, ибо заставляет предполагать, что получивший оскорбление совершил постыдные действия, вызвавшие резкое проявление негодования. И, переходя от отдельной личности к целым группам и корпорациям, Сенат разъяснил, что если, с одной стороны, невозможно оскорбление в печати целых сословий или племен, то, с другой стороны, определенные корпорации, связанные единством действий и дисциплины, органическим устройством и определенною профессиею - каковы, например, военные врачи - могут быть предметом оскорбления.