Совершенный робот - [15]

– А зачем вы нам все это говорите? – спросил Берковиц.

– Чтобы показать, как эти свойства могут быть использованы в моей области, нейрофизиологии.

Она пригладила рукой свои темные волосы, словно впервые заволновалась.

– Десятилетиями, – сказала она, – мы умели измерять очень слабые изменяющиеся потенциалы мозга и записывать их в виде электроэнцефалограмм, ЭЭГ. Мы получали альфа, бета и дельта-волны, тета-волны, различные вариации в различное время, в зависимости от того, открыты или закрыты глаза, дремлет или бодрствует человек. Но информации из всего этого мы получили очень мало. Беда в том, что мы записываем перекрестные комбинации сигналов десяти миллиардов нейронов. Это то же самое, что слушать разговоры всех людей на Земле, даже больше – 1,25 населения Земли – с большого расстояния, и пытаться услышать отдельные разговоры. Мы можем зарегистрировать какие-то крупные, общие изменения – мировую войну или повышение громкости шума – но ничего более тонкого. Сходным образом мы можем отметить некоторые крупные неисправности мозга, к примеру, эпилепсию, но ничего более мелкого.

Предположим теперь, что мозг можно просвечивать тончайшим лазерным лучом, клетку за клеткой, и так быстро, что ни одна из них не получит достаточно энергии, чтобы существенно повысить свою температуру. Мизерные потенциалы каждой клетки могут по принципу обратной связи воздействовать на луч лазера, и эти модуляции можно будет усилить и записать. Тогда вы получите новый вид измерений, лазерную энцефалографию, ЛЭГ, если хотите, которая будет содержать в миллион раз больше информации, чем обычная ЭЭГ.

– Отличная мысль, – сказал Берковиц. – Но всего лишь мысль.

– Более чем мысль, Джим. Я работала над этим пять лет, поначалу в свободное время. А потом и в рабочее, что больше всего волнует наше начальство, потому что я не посылаю им отчетов.

– А почему?

– Потому что работа дошла до стадии, когда она выглядит слишком безумной, до той стадии, когда я должна знать, где я нахожусь и должна быть уверена, что сначала получу поддержку.

Она отдернула ширму, за которой оказалась клетка, где сидели две мартышки с печальными глазами.

Берковиц и Орсино переглянулись. Берковиц коснулся своего носа.

– По-моему, чем-то попахивает.

– А что ты с ними делаешь? – спросил Орсино.

– По-моему, – сказал Берковиц, – она просвечивает у мартышек мозги. Верно, Дженни?

– Я начинала со значительно более мелких животных. – Она открыла клетку и вытащила одну мартышку, похожую на печального старичка с бакенбардами.

Она обняла мартышку, погладила ее и несильно привязала к креслу.

– Что ты делаешь? – спросил Орсино.

– Я не могу допустить, чтобы она бегала во время эксперимента, и не могу усыпить ее, чтобы эксперимент не нарушить. В ее мозг вживлено несколько электродов, и сейчас я подключу их к моей ЛЭГ-установке. Вот лазер, которым я пользуюсь. Думаю, вы узнали эту модель, и мне не надо перечислять его параметры.

– Спасибо, – сказал Берковиц, – но можешь рассказать, что нам придется увидеть.

– Это столь же легко, как и показать. просто смотрите на экран.

Она со спокойной уверенностью присоединила провода к электродам, затем повернула регулятор, который уменьшил яркость горящих над головой ламп. На экране появилась иззубренная мешанина пиков и провалов в виде яркой четкой линии, испещренной вторичными и третичными пичками. Она медленно и незначительно изменялась, но иногда резко меняла свой вид. Создавалось такое впечатление, что кривая живет своей жизнью.

– Это, – сказала Реншоу, – всего лишь информация ЭЭГ, но с гораздо большим количеством деталей.

– Которых тебе достаточно, – спросил Орсино, – чтобы сказать, что происходит в отдельных клетках?

– Теоретически да. Практически – нет. Пока нет. Но можно выделить из этой общей кривой ЭЭГ отдельные составляющие. Смотрите.

Она нажала клавишу компьютера, и линия изменилась, потом изменилась еще раз. То это была небольшая, почти правильная волна, перемещающаяся вперед и назад почти с четкостью бьющегося сердца, то острая и зазубренная, то прерывистая, то почти безо всяких деталей – и все это в быстрых переключениях геометрического сюрреализма.

– Ты хочешь сказать, – спросил Берковиц, – что каждая частичка мозга настолько отличается от другой?

– Нет, – ответила Реншоу. – Ничего подобного. Мозг в очень большой степени голографическое устройство, но в его различных частях есть мелкие сдвиги интенсивности, и Майк может выделять их как отклонения от нормы и использовать ЛЭГ-установку для их усиления.

– Кто такой Майк? – спросил Орсино.

– Майк? – отозвалась Реншоу, на мгновение удивившись. Кожа на ее щеках на секунду вспыхнула. – Разве я не сказала… словом, я его иногда так называю. Это сокращение слов «мой компьютер». – она обвела рукой комнату. – Мой компьютер. Майк. Очень сложно запрограммированный.

Берковиц кивнул и сказал:

– Хорошо, Дженни, но к чему все это? Если ты сделала новое устройство для исследования мозга с помощью лазера, то прекрасно. Это интересное применение, и ты права, что я бы о таком не подумал – но все же я не нейрофизиолог. Но почему бы не описать его в отчете? По-моему, начальство поддержит…