Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных - [5]

В свете этих особенностей эксплуатация становится феноменом, который является частью нашей экономической и идеологической системы, а не просто чем-то, что можно отнести к личным предрассудкам. Расизм, к примеру, вполне можно рассмотреть сквозь призму концепции, предложенной Нибертом. В истории капитализма расизм служил прибыльной манипулятивной силой, разделяя рабочий класс и обеспечивая бурно растущую капиталистическую систему дешёвой рабочей силой. Границы расизма могут меняться в зависимости от общества, но его форма неизменна, и он играет ключевую роль в сохранении социальных и экономических иерархий в условиях капиталистической экономики. Давая обоснование существованию тех, кто работает в наименее привлекательных секторах экономики и получает меньше всех, расизм играет роль идеологического клея, который соединяет части экономического порядка в единое целое. По логике расизма небелое население в американском обществе в целом должно получать худшую работу, потому что такие люди менее умны и менее трудолюбивы, чем белые, и, следовательно, заслуживают меньшего. В то же время расизм структурирует и социализирует классы людей, чтобы они играли, по определению Валлерстайна, «подобающие роли» в рамках эксплуататорского экономического порядка [15]. В то же время расизм допускает эксплуатацию и угнетение целого класса людей без какого-либо реального оправдания, кроме их принадлежности к социально сконструированной категории расы. Вместо того, чтобы видеть историю рабства, угнетения и эксплуатации, мы видим лишь человека иной расы, «другого», который заслуживает своё структурно невыгодное положение.

Учитывая эту экономическую и структурную основу расизма, важно помнить, что, даже если завтра большинство людей прекратят использовать расистские эпитеты, коренные причины этой проблемы и экономические структуры, создающие почву для расизма, никуда не денутся; мы всё равно будем иметь дело с институциональным расизмом, пагубной и непрерывной экономической и социальной несправедливостью по отношению к «другим» расам, которая, по крайней мере, в США, сохранялась и поддерживались сотнями лет эксплуатации. Точно так же, если бы мы завтра перестали быть сексистами, остался бы системный сексизм, обесценивающий труд женщин и заставляющий их выполнять работу — например, вести хозяйство, — которая служит скрытой субсидией капитализму.

Хотя многие не могут воспринять подобную концепцию, видизм работает точно так же. Будучи не просто предрассудком относительно животных просто потому, что они животные, видизм вплетён в наши духовные, социальные и экономические механизмы и воспроизводится благодаря их взаимодействию — это структурный аспект нашего политико-экономического уклада. Используя трёхсоставную теорию Ниберта, даже с помощью элементарного анализа положения животных в нашей жизни, культуре и экономике можно обнаружить, что они угнетены. В силу первой части теории Ниберта о том, что поддержание угнетения основано на экономической эксплуатации или конкуренции, становится ясно, что мы используем животных ради собственных целей, интересов и вкусов. Мы в прямом смысле потребляем тела животных — в качестве еды, но мы также эксплуатируем их как фабрики по производству молока, яиц и прочих продуктов; мы носим их шкуры и мех; мы ставим на них медицинские и научные эксперименты; и мы используем их для нашего собственного развлечения и общения. Животные даже сыграли непосредственную роль в развитии промышленного капитализма, выступая в качестве нашей движимой собственности, рабов — в связи с чем они должны рассматриваться как часть рабочего класса [16]. Как я написал в III главе, животные — по закону просто собственность, и именно этот статус позволяет нам продолжать эксплуатировать их. Это всего лишь традиция, пристрастие и выгода.

Вторая часть теории Ниберта — о том, что господствующая группа обладает превосходящей силой и способна эксплуатировать других под контролем государства, — применительно к животным более чем очевидна. Мы сажаем животных на цепь, запираем их в клетках и поступаем с ними как со своей собственностью с благословения закона. Хотя в большинстве промышленно развитых стран существуют законы против жестокого обращения с животными, их редко применяют по отношению к животным сельскохозяйственным и не всегда или не в полной мере — по отношению к другим их видам. Эта правовая основа эксплуатации помогает усиливать и распространять её.

Наконец, идеологическая манипуляция убеждает нас в том, что этот порядок угнетения естественен, желателен и выгоден для всех нас. Это, в свою очередь, создаёт почву для процессов эксплуатации, описанных в первых двух частях теории Ниберта. Чтобы понять, как угнетение животных может казаться нам естественным, далеко ходить не надо: достаточно взглянуть на обычный продуктовый магазин. Ряды полок уставлены продуктами, сделанными из тел животных или их частей; наши пальто сшиты из кожи и пуха; ботинки — из шкур. Большинству из нас это кажется нормальным. Многие из нас думают о потреблении животной продукции столько же, сколько о воздухе, которым дышат. Белым людям, извлекающим выгоду из привилегии быть белыми, редко (если вообще когда-либо) приходится задумываться о природе этой привилегии. Им не нужно знать её историю, происхождение или последствия, чтобы извлекать из неё выгоду и принимать как естественно данную. Им даже не нужно знать о её