Сова по имени Уэсли - [8]

В отличие от прочих сов, у сипух есть защитный механизм, такой же по принципу действия, как у скунсов. В случае угрозы или сильного стресса они выстреливают сзади густой темно-коричневой жидкостью с отвратительным запахом. Выделяет ее, правда, не специальная железа, как у скунсов, но отпугивающего фактора это не умаляет. Лично мне такую свинью Уэсли никогда не подкладывал, но иногда в особо неприятных стрессовых ситуациях он этот механизм все же применял. Обычно я успевала среагировать, поймать темную жижу на полотенце и выбежать из дома к мусорным бакам, иначе весь дом пришлось бы эвакуировать в срочном порядке. Периодически Уэсли выделял эту гадость без видимых на то причин – возможно, это был еще и способ выведения из организма токсинов. Вэнди родила вскоре после того, как Уэсли вошел в мою жизнь, так что ребенок и совенок были примерно ровесниками. Мы часто шутили, что с моим малышом гораздо больше хлопот, чем с ее, потому что Энни хотя бы спала ночью, а Уэсли первые несколько месяцев – нет. Несмотря на то что совы – ночные птицы, Уэсли, подражая мне, своей маме, все же научился бóльшую часть ночи спать, или по крайней мере тихо заниматься своими делами.

Каждый раз перед сном я клала маленькую коробку, служившую Уэсли гнездом, рядом с подушкой так, чтобы она не упала. В дикой природе совята неразлучны с матерью, так что я спала с рукой в коробке. В настоящем гнезде мать сидит в обнимку с птенцами и нежно расчесывает их клювом, успокаивая, так что я делала то же самое кончиками пальцев, а Уэсли в ответ ласково поклевывал их и постепенно засыпал. Спал он на животе, прижавшись к моей руке и поджав под себя голову и лапки, превращаясь в маленький совиный шарик. Так мы мирно спали пару-тройку часов, а потом я вскакивала от самого важного на тот момент в моей жизни звука – чего-то среднего между криком и шипением, – который означал, что Уэсли проголодался.

Впервые принеся Уэсли домой, я обустроила на своем рабочем столе место для кормления, снабдив его полотенцем, на котором он мог сидеть. Я вставала, вытаскивала из морозилки пакетик с мышами, закидывала его в микроволновку размораживаться, а потом ножницами резала мышей на кусочки, которые совенок мог проглотить. Усадив Уэсли на полотенце, я кормила его правой рукой, а левой поддерживала, не давая упасть. Я изображала маму-сову, прижимая маленькие кусочки мыши к его клюву щипчиками. Он хватал вкусность и немедленно жадно заглатывал. Уэсли ел столько, что его, кажется, начинало в какой-то момент мутить, и он с видимым отвращением отворачивался от предлагаемой пищи. После этого он закрывал глаза, склонял голову набок и засыпал, привалившись к моей руке. Так началась традиция обнимашек, которой мы с ним не изменяли всю нашу совместную жизнь.

Уэсли рос с умопомрачительной скоростью – каждое утро я обнаруживала, что он стал больше, чем был вечером. И для роста ему нужны были мыши. Много – около шести штук в день. Но у меня все было под контролем – из Калтеха мне присылали аккуратные пакеты предварительно убитых замороженных мышей. Этакие мышиные макнаггетсы.

Потом ни с того ни с сего у нас появилась серьезная проблема – во всем штате существенно снизилась популяция грызунов. Хищники, владельцы змей – все стали сами за себя, а мне в лаборатории любезно предложили поохотиться на мышей самостоятельно. Хоть Уэсли и был хищником, я и не думала, что мне когда-нибудь придется самой убивать других животных ему на прокорм. Мне было жутко, но другого выхода не было. Мать пойдет на что угодно ради ребенка, и если ребенок не может есть ничего, кроме мышей, и погибнет без них – мать будет убивать мышей. И понеслось.

Сперва я не знала, как это делать, и хотела лишь, чтобы все получилось максимально быстро и безболезненно. Травить их было нельзя, так что, посоветовавшись с коллегами, я устроилась на заднем дворе с пакетом живых мышей и стала отрезать им головы ножницами – мыши даже не успевали ничего понять. Тем не менее это было довольно жутко, а задний двор после экзекуции напоминал место массового убийства.

Разумеется, эта бойня обыкновенно собирала с округи множество кошек. Они по одной входили во двор, усаживались рядком примерно в двух футах от кровавого действа и молча наблюдали, приковав взоры к каждому моему движению, – только кончики хвостов нетерпеливо подрагивали. Они с благоговением глядели на пакет с еще живыми мышами, на то, как я их обезглавливала и на еще дергающиеся на траве тела. Я вновь и вновь засовывала руку внутрь, извлекая на свет очередную смертницу, и так примерно раз тридцать. К чести кошек надо сказать, они никогда не приближались ни ко мне, ни к пакету. Все это в сумме было довольно жутковато. Я чувствовала себя верховной жрицей, проводящей ритуальное жертвоприношение в присутствии своей зловещей паствы.

Умертвив всех мышей в пакете, я сгребала их головы и тельца в пластиковую упаковку и клала ее в морозилку. С этим возникла проблема: разлившаяся внутри упаковки кровь, замерзая, превращала останки в окоченевшие «блоки», от которых приходилось откалывать куски ножом для колки льда. Это было нелегко само по себе, не говоря уже о кошмарах, которые начали мне сниться.