Сотый шанс - [34]

Команду Соколова посылали перетаскивать камни на побережье, строить какие-то дощатые сарайчики. Самолеты стали дальше, стали недоступнее.

И снова они — рядом. На аэродром привезли груду плетеной лозы — маты для маскировки капониров.

Капонир — круговая обваловка из грунта. Если при налете авиации бомба разорвется поблизости, обваловка предохранит от осколков самолет в капонире. Это своего рода «аэропланный окоп». Из него два выхода. Передний, широкий, через который выкатывают крылатую машину. И другой, узкий, вроде как калитка для пеших.

Сегодня оба входа завалены снегом. К ним пленные подтаскивали маскировочные маты. Носили их, увязая в глубоком снегу, долбанки скользили. Под громоздкой ношей легко поскользнуться, ногу вывихнуть. И тогда от сегодняшнего вахмана пощады не жди.

Сегодня не вахман, а зверь. Еще утром, как только прошли аэродромные ворота, он для собственного удовольствия двинул замыкающего прикладом по спине.

Вахманы бывали разные. Тех, молодых, сильных эсэсовцев, которые одним ударом опрокидывали пленного на землю, почти не стало, их отправили на фронт. На замену дали старичков, более «дружелюбных», не столь озлобленных. С иными Володя Соколов даже находил «общий язык».

Один такой вахман разговаривал даже по-русски. И поблажку давал — то покажет местечко, где картошки можно найти, то табачком угостит. А один раз, пообедав в капонире, положил винтовку на снег, пододвинулся к костру, в котором пленные пекли картошку, вынул кисет и пустил по кругу, рассказал о себе.

— В России-то я бывал. В четырнадцатом году попал в плен, увезли на Урал, работал на заводе. Охраны почти никакой, не как теперь над вами, да и убегать не собирались. Встретилась мне девушка, Галей звать. Полюбил ее. Она и научила говорить меня по-русски. Дело к свадьбе шло, да дали команду по домам ехать, в Германию. Со слезами расстался я с Галей, долго забыть ее не мог, да и сейчас помню… Иногда даже во сне вижу. Протянет руку, до плеча дотронется, улыбнется…

Это было неслыханно… Вахман, немецкий солдат, который имел на каждого пленного запас зарядов в винтовочном патроннике, обойме и подсумках, отложив в сторонку оружие, рассказывал о России, явно сочувствуя ее сынам, волею несправедливости оказавшимся в горестном положении.

Неожиданно старый вахман, подтянув винтовку, энергично поднялся и приказал:

— Начинайте работать! И — ни слова!

Вахман первым заметил бригадира, вышагивающего от офицерской столовой.

Пленные не пожалели, что картошка сгорела в костре, и они ей не полакомились.

На сборе в лесу озабоченно обсуждали: такого вахмана при захвате самолета и убивать жалко… Поручили Соколову «прощупать» его капитальней. А что, если он согласится «добровольно» отдать «хейнкель»? Свяжут старичка в капонире, а сами… Или и он согласится перелететь?..

Потом Соколов поведал:

— Нет, не согласился. И рад бы помочь, да если русские насильно увезут его, то весь его род в Германии будет истреблен. Оказал, что никакого разговора между нами не было. А охранять нас он не станет, попросится в другое место.

Занял пост старичка здоровенный молодой верзила «нордической породы». И сегодня от него хорошего не жди.

А тут, как на грех, Девятаев поскользнулся. Подвернув ногу, упал на снег, сбросил тяжеленную ношу.

— Встать, свинья! — закричал вахман, начал пинать сапогами в грудь и спину.

Товарищи помогли Михаилу подняться. Он еле-еле держался на одной ноге. А вахман, ударив палкой, приказал поднять маскировочный мат.

Девятаев сунул руку в карман. Товарищи знали: в кармане нож.

Кутергин успел схватить его за локоть.

— Ты что? — грозно прошипел над ухом.

Петр помог донести груз до капонира.

Хорошо, что это был последний груз и в конце рабочего дня. Может, только потому не случилось неминуемой беды.

По вечерам люди «чистились» разными группами. К тому же и запрет на вход в другие бараки теперь не очень-то соблюдался. Присядут пятеро-шестеро у кого-либо на нарах и заведут беседу. Мало ли о чем может говорить человек с человеком?

Так было и в группе «адмирала» Коржа. Для начала вспоминали какие-то истории из давней или недавней жизни. Убедившись, что лишних ушей нет, переходили к главному: каждый заучивал или повторял свои обязанности при захвате самолета. На сей раз Кутергин укорил:

— Придется тебе, Миша, подлатать нервишки. Если б схватился за нож… Устроил бы комендант еще один спектакль…

Девятаев от стыда виновато опустил голову.

Уныло, надсадно тянулись метельные зимние дни и ночи. К побегу теперь, казалось, все было готово, все уточнено и выверено. Недоставало летной погоды.

И вспышка… Если она бывает в цилиндре двигателя, человек ей радуется. Но вспышка в душе человеческой совсем отлична от моторной. Она — даже благородная — может дать обратный толчок.

Так получилось и здесь.

Недалеко от Девятаева было место Кости-морячка. Именовался с Дерибасовской. На руку был не чист, слыл коммерсантом, пройдохой. Его окружало несколько парней сомнительного свойства.

Девятаев и его друзья будто не замечали эту шантрапу, в разговоры не ввязывались. А «вожачок» становился все наглее и наглее. Неустойчивые попадали под его влияние.