Сотый шанс - [29]

Командир звена истребителей старший лейтенант Девятаев никогда не был майором, а Корж не был ни адмиралом, ни… Коржем.

В сорок первом году лейтенант Кривоногов командовал взводом. Его пятнадцать бойцов-красноармейцев составляли гарнизон долговременной, бетонированной огневой точки. Точка стояла, зарывшись в землю, на берегу пограничной реки Сан близ Перемышля.

На рассвете двадцать второго июня крохотный гарнизон завалило море огня и раскаленного металла.

Кругом полыхало. Наползали, скрежеща гусеницами, танки, с воздуха самолеты сыпали бомбы. Чужие солдаты остервенело лезли на амбразуры.

А дот продолжал сражаться.

Восемь суток без сна и отдыха, подкрепляясь сухарями и консервами, отстаивала отрезанная горсточка бойцов свою землю.

На девятый их окружила лавина в темно-зеленых мундирах. Это был последний штурм.

Из пятнадцати в подземном гарнизоне оставалось четверо живых. Но и они уже не знали, как над рекою Сан вновь водворялась тишина; не видели, как немцы на подступах к доту подбирали трупы в темно-зеленых мундирах.

У четверых не было сил, чтобы стонать от ран.

В лагере Кривоногов убил провокатора. Лейтенанта приговорили к смертной казни. Его спасли французские коммунисты-подпольщики. И стал он теперь не Кривоноговым. Он назвался Иваном Коржем.

Судьбы Володи Соколова, Володи Немченко, Коли Урбановича были сходны. Соколов в школе увлекался немецким языком. И когда его, мальчишку, рабом привезли в Германию, он выкрутился знанием языка и сбежал от хозяина. Соколова водворили в лагерь, отсюда он снова бежал. И опять был пойман. Немченко тоже был продан в рабство к землевладельцу. Бежал раз, бежал второй. Когда полицейские вновь привели его к хозяину, тот пальцем выколол ему глаз. Парень бежал снова. С группой смельчаков укрывался в лесах — в партизанском отряде, где Володю назвали лейтенантом. Небольшой отряд фашистам удалось выследить.

Знание немецкого языка помогло обоим Володям стать «поближе» к хозяевам Узедома, откуда, как считалось, никому вырваться не дано. И Соколова, и Немченко иногда назначали помощниками капо — бригадира.

Петр Кутергин был молчуном и представился кратко: «Пехота. Бронебойщик. Как попадают в плен, сами знаете». Взглянув на него, рослого, широкоплечего, Девятаев подумал: «Вот он сможет расправиться с летчиком или техником, если помешают при захвате самолета».

Лесная встреча прочнее скрепила их единой целью. Теперь они знали, что где-то рядом есть свой пилот, что «майор» Миша позовет его в нужное время.

И верно, через несколько дней Михаил намекнул Соколову:

— А не пора ли нам всем войти в одну рабочую команду?

— Сначала надо убрать Цыгана. Я должен устроить штучку этому гаду. Он у меня допляшется. Ему давно место на виселице.

ОБОШЛОСЬ!..

Комендант лагеря, носатый майор, словно взбеленился. Злой, разъяренный он не ходил, а скорее прыгал перед строем узников. Угрожал виселицей, расстрелом, казнью на плахе.

Русские стояли молча.

У коменданта пропал золотой перстень с бриллиантом. Эсэсовец считал, что его могли украсть русские. Их раздевали донага, били. Ничего не нашли.

Кто же не чист на руку?

Вне себя от ярости комендант приказал обыскать надсмотрщиков.

И надо же! Перстень покоился в кармане немецкого френча, который туго обтягивал неповоротливую рыжую глыбу с розово-зеленой шишкой возле левого уха, — того самого Цыгана.

Соколов вздохнул облегченно. Девятаев понимающе кивнул ему.

Теперь Володя, назначенный помощником капо, сумел сделать так, что в его рабочую команду вошли Девятаев, Сердюков. Остальные пока были «чужими», и среди них Михаил Емец.

И с новым вахманом — старым солдатом, назначенным вместо глыбы — вроде бы повезло. До самого полудня он никого не ударил. А во время обеда разрешил развести в капонире костер и вскипятить в котелках воду. Если у кого припрятана картошка — можно и ее сварить. Девятаев же, приподнявшись на насыпь капонира, с неистовым нетерпением наблюдал, как рядом взлетали «мессера», на стоянках заправлялись «юнкерсы», прогревали моторы.

Обед был прерван тревогой. На краю бетонной полосы угодил колесом в незаделанную после ночной бомбежки воронку тяжелый «хейнкель». Туда помчались машины. Быстрым шагом погнали и пленных.

И немцы, и пленные ухватились, поднимая широкое отвисшее крыло бомбардировщика. Оно прогибалось, а колесо из ямы не вылезало. Перешли ближе к центроплану.

Девятаев пристроился у открытого нижнего люка. Русский летчик впервые увидел приборную доску, кабину чужого самолета. Увидел совсем рядом и вражеского пилота, который двигал рычагами. Оборачиваясь, тот видел пленного, который ухватился за стойку шасси, помогал поднять самолет. И вряд ли немец догадался, какие мысли сейчас роились в голове у русского, который был готов, как только машина встанет на оба колеса, пристукнуть летчика, крикнуть своим:

— Ребята, сюда! Летим…

Рядом был Дима Сердюков и Емец. Будто послышался их шепот:

— Начинай же!..

Пилот дернул машину моторами, колесо поднялось, под него подложили доски, и летчик сбросил обороты двигателей.

Пленных отогнали от самолета.

Так закончилось первое свидание с «хейнкелем».

Войти в аэродромную команду Кривоногов мог бы сразу после «лесного собрания» — у Ивана на этот счет был опыт и способности. Но он медлил, и «его» место занимал француз, итальянец или испанец. И вообще немцы старались «разбавлять» русские бригады иностранными заключенными.