Сотый шанс - [22]

Испытывая, ходили строем, по четыре в ряд, на специальном полигоне в лагерном дворе — по асфальту и земле, траве и грязи, по песку и дощатому настилу, по грудам камня и переправлялись через ров с водой. Девяностый круг был последним. Еще раньше под тяжестью рюкзака люди склонялись все ниже и ниже. На девяностом еле-еле переставляли ноги. Но к тринадцатому бараку нужно было — так повелевало непререкаемое требование — подойти только с глупой, ничего не говорящей «песней»: «Хай-ли, ай-да. Хай-ли, хай-ли…» Музыка сопровождала «топтунов» и все девяносто кругов. Но она лилась из репродукторов не только для них, она скрадывала выстрелы, когда палачи палили по узникам с мишенями, нашитыми на груди.

После ужина время до отбоя отводилось заключенным. Они разбредались по двору, могли собираться группами, говорить о своем.

У Михаила знакомств еще не было, и он одиноко стоял возле барака, надеясь все-таки встретить Пацулу или Цоуна. К нему подошел худой, остроносый мальчишка в форме «штрафника».

— Закурить, дядя, хотите? — и протянул какую-то иностранную сигарету.

Михаил взял.

— Откуда у тебя она?

— Я здесь уже второй раз, все порядки знаю. Штрафникам по закону надо пробыть два месяца. Если дуба не дашь, отправят на другие работы. Только не соблюдают этот порядок, держат месяца по три, а то и больше. Вот и надо приспособиться. Я при бане устроился. Одежду, снятую с новых, переношу. В карманах и табак, и сигареты бывают.

— Как тебя звать-то? — Девятаева удивили познания паренька.

— Димой. Дима Сердюков! Я был дома в партизанском отряде. Ну и попался. Привезли в Германию к бауэру. Мы с ребятами убежали от него. Схватили нас. А вас как звать?

— Михаил, — и тут же спохватился: ведь по новым документам он Григорий.

— Я вас знаю.

— Как?

— А мы рядом спим на нарах, я тоже на третьем ярусе.

В утренней толчее, когда тысячу человек выгоняли, словно скотину, во двор, неожиданно мелькнуло лицо Пацулы. Михаил пробрался к нему.

— Ты в каком бараке?

— В тринадцатом.

— И я. Почему тебя не видел?

— Только вечером перебрался.

Если Девятаеву пришел на выручку парикмахер, то Ивана спас от команды смертников… пиджак. В бане ему достался удобный, теплый, на вате.. Вахман попытался стащить его с Пацулы, тот воспротивился. «Ну, что ты за него хочешь?» — «Переведи в тринадцатый барак, там у меня земляки, и пиджак будет твой». — «Ладно, только не ори, когда буду колотить. Мой друг тебе покажет место». Вахман пинками выгнал Пацулу из барака смертников: «Вон в те двери. Живо!»

Находчивый, всезнающий Дима Сердюков помог Пацуле стать соседом Девятаева на нарах с левой стороны. Но тот же Дима приподнял и опасный занавес. На вечерней прогулке сказал:

— А вы, дядя Миша, летчик. Когда вы разделись в бане, я относил вашу одежду. На гимнастерке следы от двух орденов. А брюки с голубой окантовкой.

Испытания «топтуны» закончили. На этом полигоне оказался последним и путь для многих. С них снимали ботинки, представители фирм деловито осматривали обувь. Она была для фашистов дороже человеческих жизней.

Бывших «топтунов» вместе с другими усадили за длинные столы перебирать, сортировать по цветам тоненькие проволочки. Сзади к уху Девятаева, будто присматривая за его работой, нагнулся незнакомый человек из пленных:

— Руководство сказало, чтобы ты поменьше трепался. Могут вздернуть.

На третьем ярусе иногда собирались поиграть в самодельные шашки или карты, поговорить о том о сем. Кто-то рассказал, что пленных из лагеря возят работать и на завод «Юнкерс», где делают самолеты. Там есть аэродром. Один из наших пленных оказался летчиком, насажал полную машину людей и только взлетел, как тут же рухнул. Все сгорели.

— А может, он вовсе и не летчик был? — усомнился кто-то.

— Летчик, — уверенно подтвердил Дима. — Только ведь бывает, что мотор откажет или какая-нибудь другая неисправность. Так ведь? — Сердюков посмотрел на Михаила.

Тот сжал его руку:

— А я почем знаю? Самолет — не лошадь.

Дима все понял…

Понял и Девятаев.

Еще раз вечером его подтолкнул в плечо тот же незнакомец, который предупреждал держать язык за зубами.

— Так ты учитель?

— Учитель.

— Им тебя в бане сделали. Держись нашей организации. Завтра с тобой поговорит еще один человек.

Он был высокий, сутулый. Прошли рядом всего минуты три.

— Перейдешь на новое дело. Задание получишь на месте.

Девятаев знал его фамилию — Бушманов. К нему пленные относились с особым почтением.

Шли пятьдесят седьмые сутки пребывания Михаила в Заксенхаузене. Его вызвали в канцелярию — шрайбштубу. Писарь — немец Франц — был наделен властью переводить «исправившихся» из одного списка в другой. Иногда, если можно было, это делалось не без участия подпольной группы. Франц наедине крепко пожал руку Григорию Никотенко, каковым числился Девятаев, и объявил, что с завтрашнего дня, как только будут подписаны необходимые документы, он переводится в барак рядовых пленных. Назавтра он сам и проводил его туда.

Тут были «аристократы». Они подвозили на кухню продукты и дрова, собирали объедки со столов немецких офицеров, выкапывали на огороде лук, ухаживали за комендантскими цветами, кормили скотину в свинарнике…