Сотворение мифа - [7]

От тоски Шлёцер берётся за свои рукописи и составляет выжимку из лекций Иоганна Георга Рёдерера[6] о патологиях у новорождённых.

1 ноября приходит избавление из готландского плена. Шхуна поднимает паруса и выходит в море. Однако общая радость длится недолго. Начинается жесточайший шторм. На глазах у Шлёцера и его спутников погибает встречное судно. К счастью, капитан Граап успевает подобрать немногочисленную команду; пассажиры делятся со спасёнными бельём и одеждой.

При входе в Финский залив, у западной оконечности острова Даго, выстрелами зовёт на помощь ещё один терпящий бедствие корабль, но на этот раз у судна капитана Граапа нет никакой возможности подойти к нему.

5 ноября возле Гогланда Шлёцер в продолжение полуминуты слышит под днищем шаркающий звук, который никогда не забудет — это шхуна проходит по песчаному мелководью. И вновь опасное приключение не имеет неприятных последствий.

Пережитые передряги резко обостряют аппетит у пассажиров. Но капитан Граап предлагает им одну кашу, несолёную и без масла. Провиант на судне закончился, уверяет он. Так продолжается несколько дней, до тех пор, пока один из пассажиров случайно не находит в боковой стенке каюты целый тайный склад колбас и окороков. Капитан Граап, разумеется, не приглашён на пиршество. Зато тем, у кого иссяк запас табака, приходится совсем туго: некоторые страдальцы даже набивают свои трубки стружкой, соскобленной с просмолённых бочек.

А Борей продолжает вздымать тяжёлые волны, в которых уже поблёскивают куски льда. Кажется, что и сама шхуна смертельно устала от бесконечного лавирования. Недалеко от шведского Фридрихсгама[7] судно накрывает метель, и капитан Граап принимает решение бросить якорь у одного из скалистых островов, в нескольких километрах от материка. На нём нет ни горсти земли, так что местные жители хоронят своих покойников, просто оставляя непокрытые гробы между камнями, на растерзание птицам. Здесь нельзя достать ни молока, ни масла, а вместо торговли происходит обмен: любая нужная вещь меняется на табак. Шлёцер не может отделаться от впечатления, что видит аборигенов Северной Америки, только говорящих по-шведски.

Пассажиры сходят на берег. Плавание закончилось, но путешествие — ещё нет.

Шлёцер с несколькими спутниками сразу же переправляется во Фридрихсгам. Там, наконец, он может черкнуть несколько слов Миллеру с объяснением причин своего опоздания.

Оставшиеся двести километров до Петербурга Шлёцер проделывает на санях. Его поражает крайняя бедность финских крестьян. Он вспоминает слова Тацита, сказанные семнадцать веков назад об их предках: «У феннов[8] — поразительная дикость, жалкое убожество… Они достигли самого трудного — не испытывать нужды даже в желаниях». Похоже, с тех пор ничего не изменилось.

Однажды ночью окоченевший от холода Шлёцер вылезает из саней и входит в финскую избу. Помещение натоплено по-чёрному, от чего гостю становится дурно. Едва живой, он выходит за дверь и валится в обморок. Никто не беспокоится о нём, пока четверть часа спустя он сам не приходит в чувство…

11 ноября, на исходе седьмой недели путешествия, Шлёцер въезжает в Петербург. Возница правит к дому Миллера на Васильевском острове. Возле биржи Шлёцер замечает знакомые очертания шхуны славного капитана Граапа. Оказывается, как только пассажиры сошли с корабля, ветер сделался благоприятный.

Викинги старые и новые

В 5 году н. э. classis Germanica (Германский флот Римской империи) выходит из устья Рейна в Северное море и берёт курс на северо-восток. Цель экспедиции осталась неизвестна даже современникам. Легионы Тиберия в этом году продвигались от Рейна к Эльбе, тесня лангобардов. Но римская эскадра минует устье Эльбы и движется дальше вдоль западного побережья Кимврского мыса (Ютландии). Возможно, в её задачу входило прощупать тылы свевского союза племён и заодно выяснить, как далеко на север простирается Германия.

Римляне ещё не знают, что здешние места, — плоские и лишённые удобных бухт, — таят немало подвохов. Узкие каналы между островами, коварные мели вдоль бесконечных песчаных кос, свирепые ветры, меняющиеся течения и внезапные отливы делают плавание чрезвычайно опасным. Много веков спустя, когда на Северном море установится регулярная навигация, холодный атлантический берег Дании заслужит дурную славу у мореходов. Однако римским либурнам[9] сопутствует отличная погода, и они легко скользят по неизвестным водам, оставляя позади всё новые северные широты.

Наконец, наступает момент, когда береговая линия делает крутой излом и поворачивает на юг. Флотилия достигла крайней северной точки Ютландии — мыса Тастрис (современный Гренен), который словно острый шип вонзается в стык Северного и Балтийского морей, между проливами Скагеррак и Каттегат.

Впервые романский и скандинавский миры соприкасаются друг с другом. Но это встреча с невидимкой. Скандинавия остаётся вне поля зрения римского командования. Ближайшие по времени римские авторы, посвятившие несколько строк экспедиции к Кимврскому мысу, ничего не говорят о громадном полуострове, нависающем над Ютландией. Веллей Патеркул обходится вообще без географических подробностей. Плиний Старший пишет, что его соотечественники, обогнув мыс Тастрис, «оттуда увидели или услышали о скифской стране и чрезмерно влажных и обледеневших пространствах». По всей видимости, речь идёт о Прибалтике и Финском заливе. Этим рассказам не придали веры: «…Мало правдоподобно, чтобы моря замерзали там, где в избытке влага…»