Сотник - [31]

– Незнание русских танцев было еще одной причиной моего вынужденного затворничества.

– И кто же тебя научил?

– У меня в полку достаточно русских дворян, в совершенстве владеющих этим умением.

– Боже. Я надеюсь, там были только танцы, – используя очередной рисунок и склонившись к самому уху партнера, шепотом произнесла княгиня.

– Я знал, что не стоит тебе этого говорить. Но даже не надейся меня смутить, – отвешивая поклон и расходясь с партнершей, с открытой улыбкой парировал де Вержи.

В этот момент его душа, что говорится, пела. Он уже не первый год знаком с великой княгиней. Одно время пытался за ней ухаживать и был отвергнут. Он был зол, обижен и буквально возненавидел эту женщину. Она же отвечала ему сдержанной холодностью.

Потом де Вержи увидел ее там, в ее доме, когда она, рассерженная, как фурия, обихаживала рану своего любовника. И именно в этот момент Гастон пропал. Ну или встал на тот путь, что вел его к пропасти. И, как следствие, возненавидел этого выскочку из Стрелецкой слободы, удостоившегося внимания этой чудесной женщины.

Ох, с каким удовольствием Гастон вызвал бы Ивана на поединок и пронзил его своей шпагой. Но… Он не унизит себя подобным поединком. Пусть стрельцы и не относились к черни, все же и дворянами они не были. Впрочем, главное даже не в этом. Его отчего-то не отпускало ощущение, что княгиня никогда не простит убийцу этого щенка.

Де Вержи всячески пытался привлечь к себе внимание Хованской. При этом, памятуя о своем конфузе, старался не больно-то усердствовать, предпочитая продвигаться мелкими шажочками. Однако все тщетно. В ответ он неизменно получал все ту же холодность.

И вот теперь княгиня не просто тепло с ним разговаривала, она позволила себе скабрезную насмешку в его адрес. И это означало только одно – он избрал верную тактику.

Впрочем, справедливости ради надо заметить, что виной столь радикальных перемен в образе и привычках француза была далеко не только Хованская. Так уж случилось, что ему все же стали известны кое-какие обстоятельства нескольких покушений на княгиню. Как стало известно и о роли, отводимой самому полковнику и другу цесаревича.

Признаться, де Вержи оставалось только удивиться тому, что после подобного Николай оставил его при себе. Этот взрывной мальчишка должен был тут же отринуть от себя француза. Как, впрочем, и остальных иностранцев. Но вместо этого стал только сдержанным и несколько охладел к Европе, взирая на нее теперь куда как более избирательно.

К примеру, поначалу загоревшись кораблями, он видел перед собой лишь европейскую школу. Однако после памятных событий в Преображенском появилось сразу несколько корабелов. Двое русских, из Новгорода и Архангельска, испанец, голландец и даже перс.

Николай возжелал создать корабль, который бы вобрал в себя решения разных школ. С одной стороны, это вроде выглядит логично. Но с другой – де Вержи был абсолютно уверен, что они ни до чего не договорятся. Вот ссориться и спорить до хрипоты у них получалось очень хорошо.

Но вскоре Гастон понял, что ошибся. Нет, корабелы-то как не ладили между собой, так и продолжали собачиться. Но Николай поместил в их среду одного примечательного молодого человека. Выпускника Московского университета, сержанта Преображенского полка и просто умницу Афанасия Дробота.

Он был родом из старинного архангельского рода корабелов. И его стараниями из хаоса противостояния различных школ появились чертежи совершенно нового корабля. По имеющимся выкладкам было видно, что судно вобрало в себя разные черты. Оставалось только понять, насколько оно окажется жизнеспособным.

Так вот. Стоило де Вержи изменить свое отношение к Русскому царству, к самим русским и попытаться вжиться в новое общество, действуя весьма радикально, как это тут же нашло отклик. Нет, не у наследника. У царя. Дмитрий Первый вызвал француза к себе и самолично вручил ему свой указ.

Согласно полученной бумаге полковнику де Вержи за верную и беззаветную службу из царских земель выделялась тысяча десятин пахотной земли с поместьем и довольно большим селом. Плюс к этому три деревеньки, где проживали арендаторы. Вот так в одночасье де Вержи стал далеко не мелким землевладельцем.

И он не обманывал себя. Его верная служба тут вовсе ни при чем. Ну или практически ни при чем. В конце концов, за нее он получал солидное жалованье, куда большее, чем в любой из европейских держав. Главное – именно изменившееся отношение полковника к принявшей его стране.

Но какая все это ерунда! Лично для него куда важнее вот этот вечер. Этот лукавый взгляд, насмешливая улыбка и недвусмысленные намеки на возможное мужеложство, пришедшие на смену ледяной холодности. Сердце француза буквально пело от охватившего его счастья.

Нет, это еще не победа. И вообще неизвестно, к чему приведут все его усилия. Но дорогу осилит идущий. И пусть этот путь подобен русской распутице, де Вержи уже вырвал ногу из липкой грязи и наконец сумел сделать первый шаг к сердцу этой неувядающей русской красавицы.

Иван проснулся как-то уж очень легко. Вообще-то довольно необычно. Ему не нравилось ночевать в непривычной обстановке. Нет, если в походе, то тут картина совсем иная. Но если речь о чужой постели, то нормально выспаться никогда не получалось. А тут… Справедливости ради он должен был признать, что даже дома не просыпался столь отдохнувшим.