Сосунок - [21]

И Ваня еще пуще прижался к сырой отвесной стене, как приклеился к ней, вдавился в нее. Почти не дышит. Зажмурился.

— Ага, вот ты где? — не то показалось Ване, не то взаправду крикнул ему сверху штабной. — Я ищу тебя тут… А ты… Скрываться! От солдатского долга, от боя увиливать! Я ведь предупреждал… Хватит! Под трибунал! — И вдруг стремительно, жадно ухватил Ваню за шиворот.

Ваня рванулся. Но тот цепко держал, словно клещами. И Ваня от обиды и страха взревел:

— Зачем? Не надо, не надо меня! Не хочу! Пусть другой! — невольно в ужасе вскинул рукой, размахнулся невольно.

— Нас, нас ведь ищут! — со всей силой схватил, тряс его за плечо Огурцов. — Тебя ищут!

"А-а… Так это Яшка, Пацан… Не штабной… Штабной вон, на бруствере, наверху. Все равно, — отдалось отчаянием в Ванином сердце. И как ножом по нему: — Нельзя, нельзя дальше так — таиться, молчать… Нельзя!" Вдруг снова запавшие неподвижные глаза при-морца увидел, услышал его спокойный убежденный призыв: "Смолоду честь береги. Смолоду! Это самое главное — честная, чистая жизнь! Понят дело? Вот так! Самое главное!"

Перед глазами опять эти двое возникли: тот, что сам себе могилу копал, и свихнувшийся, тощенький и белобрысый, что от расстрела в степь бежал. И эти, что сорвались с передовой, а сейчас бездыханные валяются перед траншеей, которых из пистолетов уложили очкарик, штабной и сам комполка. И забегал, забегал в смятении Ваня глазами. Встретил глаза Пацана — нахальные, озорные всегда, а сейчас тоже недоуменные, в ожидании: чего, мол, тянешь, Ваня? Кличут, ищут ведь нас, а ты почему-то… Ведь ты за командира сейчас. А молчишь… Вот я сам сейчас, сам…

— Ну сколько можно? — потребовал, чуть ли не взмолился снова штабной. — Кто батарейные здесь? Кто здесь наводчик?

Ваня не выдержал. Сжавшись весь, через силу, едва ворочая немеющим языком, прохрипел:

— Я, — как бросился в омут башкой. — Я… Трое нас здесь.

С "кубарями" остановился. Замер на миг. Развернулся. Два-три прыжка — и вот он опять возле Вани, у края окопа, над ним.

— Ты? — сверху недоверчиво уставился он на побледневшего молодого солдата. — А остальные?

— Вот, — чуть слышно прошелестели обсохшие Ванины губы, — подносчик снарядов, — кивнул он в смятении на Пацана. На инженера потом:- Замковой, за ряжающий. — Поперхнувшись, сглотнул.

"Эх, дурак! — сплюнул досадливо, в сердцах инженер. — Потянуло тебя за язык! — Раздраженно пригладил пшеничные, даже в походе и здесь, на передовой, не успевшие запуститься и захиреть аккуратные небольшие усы, чубчик льняной над залысинами, мрачно, угрюмо поднялся с траншейного дна, оправил слегка гимнастерку. — Дурак, — снова окатил он презрительным взглядом наводчика, сплюнул так же презрительно, — теперь нас снова туда".

И, как бы подтверждая его правоту, штабной тут же решительно, даже чуть злобно, отрывисто рявкнул:

— За мной! Живо, живо! Бегом!

Ни выговаривать, ни угрожать больше не стал: не до того, видать, каждой минутой дорожил. Только это крикнул: "За мной!" — и побежал вверх, по склону оврага, вскинув и прижав к груди автомат. Не поворачиваясь, не проверяя: бегут ли за ним или нет. Должны. Обязаны были бежать. Пусть только попробуют не побежать. И как пришпарит на своих худых и долгих ногах, в истоптанных хромовых сапожках. Будто не бой, не враг, не опасность ждут его там, впереди, а мир, тишина — финиш желанный, победный. Жизнь их там ждет.

Следом за ним, зажав в руке карабин, сорвался Пацан. Пехотинцы — с полдесятка дружных, грязных, натруженных рук прямо-таки вышвырнули его из глубокой траншеи. Как из катапульты взлетел. Приземлился на четвереньки на бруствере. Тотчас вскочил на ноги и за штабным — на своих коротких и кривоватых, но борзых, где-то, когда-то уже набеганных сильных ногах. На psj`u подняла из траншеи пехота и Ваню — торопливо, с готовностью: не дай бог, передумает, вернется назад командир и еще кого-нибудь вместе прихватит с собой. И спешила, спешила, старалась пехота: поскорей бы избавиться от тех, кого он искал — так упорно искал, нашел наконец и теперь поспешно, упрямо повлек за собой.

А инженер… Нет, этот никому не позволил себе помогать. Какой смысл был ему торопиться? Не на свадьбу же, не на пир. Ох, не хотелось ему покидать это спокойное и все-таки относительно безопасное место… Но коли уж надо, не отвертеться никак, он — длинный, сухопарый и жилистый — может и сам… Чуть ли не вышагнуть может из этой траншеи. Но не желает, не будет спешить. Не тот это случай, чтобы выкладываться. С секунду-другую еще подождал, неторопливо, нехотя вскинул тощую долгую ногу, нащупал ею в стенке уступ. Ступил на него. Руками ухватился за камень на бруствере. Рывок — и он уже на нем, наверху. Встал во весь рост. Не спеша отряхнулся. Прощально глянул сверху вниз на завидно, несправедливо оставшихся в окопе счастливчиков. Кашлянул, высморкался — без носового платка, пальцами, прямо на землю. Вытер их о штаны. Подхватил с земли карабин. И туда же — за мельтешившими уже далеко перед ним спинами командира и обоих напарников, номерных.

"Эх, дурак ты, дурак, — клял он ближайшего к нему Ваню Изюмова, — и чего не сиделось в окопе?" Сплюнул с досадой опять — уже на бегу. И, переходя против желания с ленивой, тяжелой трусцы на чуть полегче, борзее рысцу, беспокойно вертя лысеющей на затылке и лбу головой, стал настороженно вслушиваться в нарастающий спереди с каждым шагом грохот разрывов. И хотя с ростом своим, с долгими, как у цапли, ногами и с легкостью рысака мог бы всех обогнать, даже и этого, тоже как и он, вытянутого и длинноногого, что увлекал их троих за собой, держался Игорь Герасимович от маячившей перед ним белесой от пота и соли спины Вани Изюмова как привязанный, на одном и том же, ни больше ни меньше, устойчивом расстоянии. И вообще упирался весь внутренне, противился этому нежданному и совсем, совсем нежеланному бегу. Да и не бежал даже, а так, едва-едва тянулся, тащился за Ваней. Зрелый, бывалый — тертый калач, — по опыту знал, вполне допускал, что в любую минуту еще всякое может случиться: вдруг помешает им что, по-другому все повернется, убьет, например, или ранит штабного, а может, он просто так, для острастки им о танках кричал, а на самом деле это вовсе неправда и бегут они не туда. И тайно невольно еще на что-то надеялся.