Состязание. Странствие - [82]

Вечером в палатке все в сборе, неприязненная атмосфера, резкий голос начальника экспедиции, остальные молчат. Эванс сидит как побитая собака. Ничего не отвечает. Только дуется. Эта сцена может совсем испортить атмосферу в группе до конца похода. Но начальник есть начальник. На другой день Эванс опять отстает.

Вечером он показывает им ногу. Страшная нога. Два ногтя отвалились. Скотту приходит в голову недобрая мысль: «Как бы нам не пришлось бросить его?.. Но этого я не могу… Может быть, более твердый человек решился бы?..»

Эванс говорит:

— Как бы вам не пришлось бросить меня?..

И смеется нехорошо, но слова произнесены, следуют бурные возражения, однако проблема названа и никуда не денешься от этой тяжести. Если им придется — или они будут понимать, что надо бы, зная, что не смогут?.. Так и так на них ложится дополнительное бремя.

Везение кончается, нет больше попутного ветра, и конец быстрому движению на север.

Уилсон падает и растягивает сухожилие. Он хромает и не может тянуть сани в полную силу.

Затем Скотт и Эванс проваливаются в трещину. Трещина неглубокая. Но Скотт вывихивает плечо, Эванс ударяется головой. Несколько минут оба лежат без сознания. Наконец Скотт выбирается наверх и впрягается в сани.

— Надо идти дальше, — говорит он, кривясь от нестерпимой боли.

Вечером его почерк уже не такой четкий.

Эванса надо бы уложить в спальный мешок, дать ему отдохнуть. Он ведь ударился головой, его рвет. Похоже на сотрясение мозга. Он бормочет, что они, наверно, бросят его. Поэтому они заставляют его идти. Он с трудом переставляет ноги. На его руки, покрытые волдырями, страшно смотреть. Скотт раза два поскальзывается и падает. Уилсон по-прежнему хромает после своего вчерашнего падения. Бауэрс и Оутс одни выполняют большую часть работы.

Скотт:

— Вечером двойной паек!

Но с продуктами туго. Тем временем они попадают в район сплошных трещин. Бредут, проваливаются, вылезают, теряют собственный след, оставленный при движении на юг. Теряют и голову. Не знают, в какой стороне искать склад, который должен быть где-то здесь. Находят его на другой день, когда продуктов остается всего на один раз поесть.

Завидев наконец пирамидку у склада, они одновременно видят знакомые горы на севере, через которые им надо перевалить. В душе рождается проблеск надежды.

Однако в упаковках склада недостает одной дневной порции галет.

Это непостижимо — и Бауэрс выходит из себя. Когда они уже лежат в спальных мешках и Бауэрс спит, суховатый и в то же время такой душевный Уилсон, никогда не утрачивающий способности наблюдать, тихо рассказывает Скотту:

— Понимаешь, Скотт, он вдруг точно с цепи сорвался. Я стоял рядом с ним. Он совершенно потерял власть над собой. У него была пена на губах. Никакого чувства собственного достоинства. Ты бы слышал, что он говорил. Топал ногами по снегу и чертыхался — употреблял слова, каких я еще ни от кого не слышал. Как будто лучший друг предал его и издевательски съел последнюю галету, узнав, что нам предстоит… предстоит умереть от голода.

— Что бы такое могло случиться с Бауэрсом?

— Такое может с любым случиться.

— Но кто же мог взять эти галеты?

— Никто. Ошибка при счете, не доложили одну упаковку, когда собирали снаряжение. Или — кто угодно.

— Кто угодно?

— Да. Откуда нам знать, на что способны люди, когда голодают?

Снаружи бушует вьюга.

Они подошли к голым склонам. Снег не смог зацепиться за крутые осыпи. Горы ничем не пахли. Все заледенело, но они ползли на коленях по камням, снимали рукавицы и воображали, что ощущают тепло. Один из них — так фантазировали двое других, сидя рядом и болтая на коротком привале, — даже облизывал камни языком. Оба знали, что это неправда. Язык примерз бы к камню, и быть бы тому человеку прикованным к ледяной скале в трех тысячах метров над уровнем моря. Либо отрывай кончик языка с кожей, либо помирай с высунутым языком. Но ими владела какая-то бесшабашная удаль — умирать, так с музыкой! Мы продулись вконец, и каждый из нас кандидат на тот свет.

Вот идет Уилсон. Он все еще хромает, но лицо его светится безудержной чистой радостью. Он убежден, что нашел отпечаток. Уилсон давно фантазировал про какие-то отпечатки на здешних камнях, следы растений или животных. «Отпечатки доказывают», — вещал он своим мягким, вяловатым голосом в палатке как-то вечером, когда они еще шли на юг. Они не запомнили, что это доказывает. Теперь он предъявит им доказательство. Не замечает, что руки голые, куртка распахнута, шапка набекрень — и это при ледяном норд-весте. Он нашел доказательство. Держит его в руках. Сегодня над Антарктидой сияет солнце. Дикие вершины вонзаются в небо, чернеют осыпи, по которым скачут камни, переливаются синью ледовые кулуары. Тут и дьявол, тут и всевышний — в красках, в метели, в смертельной опасности, в голых скалах. И здесь люди в тяжелых сапогах, которые, тяжело дыша, садятся на камни и глубоко вздыхают. Но до Англии далеко.

Уилсон подошел к своим товарищам, захлебываясь восторгом. Вот доказательство! На этот раз они прислушиваются. Он нашел доказательство того, что некогда здесь зеленели растения и, возможно, ходили звери.