Сосновые острова - [21]

Йоса видел по дороге в Уэно плакат с известным актером театра кабуки. Этот актер сегодня выступает в Токио, недалеко от их гостиницы, уже скоро, через пару часов. Он играет, утверждал Йоса, аутентично, традиционно, сам Басё оценил бы.

Гильберт счел бестактным, что Йоса сослался на вкусы Басё, однако Йосе, очевидно, просто не хватало словарного запаса, чтобы выразить выдающиеся достоинства игры этого актера. Гильберт устал, он бы охотно вернулся в отель и лег спать. Но отпускать японца одного в театр — рискованно. В полдень они встали в очередь в кассу театра кабуки в районе Гиндза и медленно продвигались мимо рекламных плакатов. Плакаты представляли молодую женщину со сложной прической, украшенной цветами, с лицом, набеленным как маска. Йоса в восхищении закивал. Он замотал головой и завертелся как флюгер, кажется, даже его субтильный зад под плащом заходил ходуном, поведение Йосы бросалось в глаза, и Гильберту в окружении стоических японцев, привыкших в любой ситуации сохранять выдержку, было за него стыдно. Как может потенциальный самоубийца при виде этой украшенной цветочками, несколько китчевой дамочки впадать в подобный фрейдистский восторг? Непостижимо. Гильберт с невозмутимым видом оплатил невероятно дорогие билеты, как будто у него был несметный запас японских йен, и поскольку до представления еще было время, Йоса уговорил его пойти в театральный буфет и заказать чай.

Гильберт, полагавший, что не любит чая, пил его недоверчиво, маленькими глотками. Никакого неприятного привкуса. На самом деле вообще никакого вкуса.

Йоса восторгался чайными чашками, на дне которых была нарисована стилизованная театральная маска. Белое лицо, искаженное священным негодованием, со щелками глаз и широкими красными полосами на щеках и у висков. Положительный герой, объяснил Йоса, раскрашенный красным цветом — символом счастья и благородства, тогда как мерзавца отличает сеть широких синих вен по всему лицу, которые означают хладнокровие. Гильберт рассмотрел свою чашку, и у нее на дне была маска кабуки, но цвет чая перекрывал цвета маски, так что Гильберт не мог разобрать, изображен ли там герой или антигерой. Он выпил чай, маска оставалась неопределенно бурой. Роль демона, сказал Йоса. И тут принялся объяснять Гильберту, что они не ради мужских ролей сюда пришли, а из-за того, что известный актер, который выступает сегодня вечером, специализируется на женских ролях. Его-то они и видели на плакатах у входа, он лучший оннагата[5] в стране, живое достояние государства, в первый раз вышел на сцену в четыре года в роли девочки, посвятил свою жизнь представлению ролей молодых женщин, и хотя ему уже более шестидесяти лет, его женские образы по своему изяществу убедительнее, чем у любой актрисы.

Они заняли свои места, — обычные театральные кресла, обтянутые красным бархатом. Занавес еще не поднимали, зал заполнялся, билетерши ходили по рядам с табличками с перечеркнутыми фотоаппаратами, видеокамерами и мобильными телефонами. Потом мужской голос из динамика объявил программу — как пояснил Йоса, обрисовал в общих чертах действие спектакля и его кульминационные моменты. Программка на английском не помешала бы, подумал Гильберт. После корявого перевода Йосы пришлось самому догадываться, о чем спектакль.

Девушку обманул возлюбленный. От горя она погибает и возрождается в образе журавля, самой грациозной птицы. От гнева и возмущения она погибает и возрождается в облике журавля, то есть ее, так сказать, понижают в ранге. Девушке следовало бы сохранять невозмутимость, уйти в монастырь, молитвами искупить вину любимого. Девушка терпеть не может своего возлюбленного и в наказание превращена в журавля. Возлюбленный женится на другой, а журавль погибает от горя. Возможно, речь идет и не о журавле вовсе, а о совсем другом существе, о вороне или цапле, птицеобразном или по крайней мере способном летать, ангеле или призраке.

Когда поднялся занавес, актер уже стоял посреди сцены. Он был в парчовом одеянии до пола, под грудью — широкий пояс, на спине огромный шлейф. Из зала по загримированному лицу возраста не определить. Тонкие черты, красные губы, воплощенная элегантность. Когда актер с маленьким веером в руке зашевелился, Йоса схватил Гильберта за руку и вцепился в нее. Гильберт оцепенел, отвернулся от японца и стал смотреть на сцену в надежде уловить суть действия. Он старался изо всех сил, но так и не мог понять, что вообще происходит. Актер двигался в темпе улитки, тягуче поворачивался вокруг своей оси, один раз чрезвычайно осторожно выставил вперед ногу, едва заметно опустил веер. Если это танец, то самый скучный из всех, что Гильберту приходилось наблюдать, притом что смотреть на танцы со стороны — вообще тоска. Матильда однажды вынудила его пойти с ней на балет, и уже через десять минут он поклялся себе, что больше никогда, ни разу в жизни больше не уступит, будет тверд, откажется; он промучился полтора часа, ерзал на сиденье, сосал леденцы и добился того, что Матильда никогда больше не приглашала его на подобные неуместные мероприятия. Однако по сравнению с танцем театра кабуки европейский балет — прямо-таки примитивное, вульгарное дрыганье ногами. Танцоры кабуки передвигаются по миллиметру, им нужно четверть часа, чтобы немного приоткрыть веер; это было что-то вроде жизнедеятельности амебы, и Гильберт нервно хватался рукой за подлокотник и впивался ногтями в обшивку, той рукой, в которую мертвой хваткой вцепилась холодная ладонь японца.