Соска - [20]

Одинцов расстался с обеими любовницами, выписав им достойное пособие, отправил тайского транссексуала на родину, а бывшую жену с детьми озолотил до конца дней.

Заветный камешек, спасший ему жизнь, Пруха повесил на самую прочную кожаную бечевку, которую можно было найти, и поклялся себе никогда, никогда и никогда на свете с ним не расставаться.

Обещание он сдержал.

Семен нашел телефон Оксаны, Ксении, Ксюшечки, своей первой и единственной настоящей любви, с которой некрасиво расстался много лет назад. Оказалось, что Оксана разведена, воспитывает одна двоих детей, у одного из которых были уши Одинцова.

Одинцов предложил ей руку, сердце и свое новое хозяйство.

Новое хозяйство Прухи было не бог весть какое. Всю свою старую жизнь Семен променял на крепкий двухэтажный домик в опрятной глухой деревеньке на берегу озера. Деревенька называлась очень в тему: Новое Счастливое. Одинцов купил заодно и озеро, которое никому не принадлежало, но почему-то цену в сельсовете заломили немалую.

Никто здесь не знал ничего о новом соседе, да и не хотел знать, жизнь в деревне была тихая, мирная, почти советская.

Оксана согласилась не раздумывая.

В первый же вечер по приезде, когда дети еще обшаривали дом, вещи стояли нераспакованными, а первая «брачная» ночь с Оксаной только томила сладкой неизвестностью все тело, Пруха решил искупаться.

Он разделся, постоял по колено в воде, любуясь на закат, впитывая спокойствие и умиротворенность каждой клеточкой своего тела.

Затем помахал Оксане рукой, поцеловал камешек на груди и вошел в остывающую после жаркого дня воду.

Ныряя, Одинцов Семен Евгеньевич по кличке Пруха зацепился кожаной бечевкой за подводную корягу и утонул.

* * *

А Степан дошел до своего «Пассата», согнал забравшуюся на капот кошку, которая как раз выгибала спину, жмурясь на солнце, и продолжил свой путь.

Увиденное в подвале произвело на его мозг чудодейственный эффект — вытеснило тревогу, вызванную утренним звонком. Ну, какие еще самозванцы в такой дивный солнечный денек?

Когда же, через двадцать минут, он входил к Полежаеву, то от утреннего розыгрыша не осталось и следа.

Спецотдел, которым руководил бывший начальник, а ныне хороший приятель Степана, занимал целый этаж в тяжеловатом сером здании в центре Москвы. Лишенное каких бы то ни было опознавательных знаков, здание почему-то сразу же наводило на мысль о том, что внутри не собирают новогодние гирлянды и не пекут самый вкусный в городе хлеб. Скорее думалось, что работают в нем очень серьезные люди, не знающие улыбки, и что решают эти серьезные люди не менее серьезные задачи. Примерно так оно и было в действительности.

Еще в коридоре Степан услышал гневный голосок Полежаева, который, когда тот повышал тон, переходил в корябание вилкой по стеклу.

Открыв дверь, Степан обнаружил, что Усач отчитывает двоих какого-то сухого опера, с которым он никогда не работал, и Димана Путько из третьего кабинета. Оба провинившихся стояли перед Полежаевым навытяжку. Опер пронзительно и грустно смотрел куда-то поверх головы Полежаева, а Путько бросал исподлобья непокорные взгляды, ежеминутно поправляя галстук. Речь шла о каком-то объекте, который провинившимся не удалось «довести».

При появлении бывшего подчиненного Полежаев осекся, и его сумрачная физиономия расплылась в улыбке. Он бесцеремонно раздвинул Мишина и Путько двумя ладонями, как висюльки при входе на кухню, обхватил Степана за плечи и повел к единственному в кабинете креслу. На ходу усач бросил куда-то в пол: «Оба свободны» — и оперы потрусили к выходу.

— Ну, так что? — Полежаев насильно усадил Степана в кресло. — Кто это был?

— В смысле? Ты про что, Сергеевич?

— Как? Ну, ты куда умчался-то, сынок? Разбираться поехал с самозванцем, с лже-тобой, так? Ну, который с тобой шуточки по телефону шутил утром, будет хуже. Разобрался? Два часа всего прошло, а ты уже так остыл, что не помнишь ничего.

— А, этот… Забудь! Так, один старый знакомый Тамары. Имитатор.

— Я же тебе говорил! Что и требовалось доказать, будет хуже. Ну что, тогда вернемся к теме? Ты мне поможешь с этим дельцем или как?

Задав вопрос, Полежаев направился к полированной стенке болгарского производства, где хранил электрический чайник и сахар. «Для эстетики» — почему-то всякий раз пояснял он, хотя было неясно, какой смысл он вкладывал в эти слова, и тем более неясно, что в этом факте было особенно эстетичного.

По всей видимости, для этой же самой таинственной «эстетики» на окнах висели доперестроечные занавески в горошек из верблюдов, на которые всегда отупело таращились допрашиваемые, а на столе стоял олимпийский мишка в шапке из пыли, за которого любой антиквар заплатил бы неплохие деньги.

Официальное имя символа Московской олимпиады 1980 года — Михаил Потапыч Топтыгин. Топтыгина утверждали на самом высоком уровне, в ЦК КПСС Как вспоминает автор олимпийского мишки художник Виктор Чижиков, ему позвонили и сказали: «Поздравляем! Ваш медведь прошел ЦК!» Во время церемонии закрытия Олимпиады-80 гигантская резиновая кукла на воздушных шарах медленно уплыла в московское небо под всхлипывания многотысячной толпы, а где-то через час с лишним приземлилась на окраине Москвы аккурат на пивную палатку, разрушив ее. К советскому правительству обратилась одна западногерманская фирма с предложением купить резинового Мишу за 100 тысяч дойчмарок. Фирме было отказано. Олимпийский мишка закончил полет в подвале советского Олимпийского комитета, где его сожрали крысы.