Сошествие во Ад - [63]

— Вы не знаете, сколько это будет продолжаться? — глядя на него, спросила она.

Он слегка пожал плечами.

— Если это то, что моя бабушка называла печатями Апокалипсиса, то, может быть, и тысячу лет… Помните, там перед Страшным судом говорится о тысяче лет? С другой стороны, поскольку утверждается, что эта тысяча лет у Господа может стать одним днем, возможно, завтра утром все и кончится.[48] Мы, как в елизаветинской драме, живем, по крайней мере, в двух временных измерениях.

— Как это? — спросила она.

— Как тать в ночи, — ответил он. — По-моему, лучше не скажешь. Что-то крадет у нас наши сны, наши иллюзии, вообще все, кроме реальности.

— Они умрут? — спросила Паулина.

— Не думаю, — ответил Стенхоуп, — разве что — Боже, храни нас всех! — второй смертью. А пока эта чума будет только набирать силу. Мертвых здесь очень много, возможно, поэтому она и началась здесь.

— А Адела? — спросила она. — А Миртл?

— Ну, это им решать, — ответил он.

Паулина грустно улыбнулась и добавила:

— И вам.

— С мисс Фокс я буду говорить о Природе, — сказал он, — а с мисс Хант — об Искусстве. Если они пожелают. Конечно, Хью Прескотт лучше бы справился с мисс Хант. Он такой прагматик… а я даже в раю остаюсь немного августинцем.

— А я? — спросила она. — Я?

— Incipit vita nova,[49] — ответил он. — Кстати, когда завтра ваш поезд? Я хотел бы вас проводить.

— В половине одиннадцатого. Он кивнул.

— Вы найдете работу и останетесь в Городе Господа нашего… Впрочем, откуда мне знать, каков будет ваш Салем?[50]

Она встала и с удовольствием потянулась.

— Ну хоть поэты-то там будут?

— Мне и самому это интересно, — признался он. — Со временем узнаете. Но если спасенные поют, кто-то же должен писать им песни? Ладно, идите. Увидимся завтра на вокзале.

— Да, конечно, до завтра.

Они пошли к дверям, а затем, молча, по дорожке в мерцающей звездами ночи. У калитки она протянула ему руку.

— Дорога — это всегда волнение, а у меня его и в помине нет. Все становится проще на кругах… — она не закончила фразы.

Он улыбнулся ее нерешительности.

— Все еще боитесь назвать?

Паулина смутилась еще сильнее и решительно закончила:

— На кругах рая. Ну, спокойной ночи.

— До завтра, и спокойной ночи, — сказал он. — Ступайте с Богом.

Она сделала пару шагов, остановилась и оглянулась.

— Спасибо за рай. Спокойной ночи.

На следующее утро они вместе стояли на платформе, неторопливо обсуждая перспективы и возможности Паулины. Посмотрев в сторону, Паулина сказала:

— Смотрите, Питер, там мистер Уэнтворт. Он тоже едет в Лондон? По-моему, у него болезненный вид. Он нездоров?

— И даже очень, — мрачно сказал Стенхоуп. — Хотите поговорить с ним?

Уэнтворт заметил их приближение. Паулина улыбнулась и помахала ему. Он рассеянно посмотрел на нее, как-то вяло поднял руку и тут же уронил ее. Они подошли.

— Доброе утро, мистер Уэнтворт, — сказала Паулина. — Тоже едете в Лондон?

Уэнтворт с каким-то несоразмерным напряжением повернул голову и стал смотреть в другую сторону. Он глухо пробормотал:

— …должны меня извинить… сильная простуда… со Стражей все в порядке… кости ломит… не могу вспомнить кости… лица… костлявые лица, я хочу сказать.

— Уэнтворт! Прекратите! — голос Стенхоупа стал резким и властным.

Голова Уэнтворта стала медленно разворачиваться обратно. Глаза поползли по платформе к лицу Стенхоупа и остановились на его губах. Казалось, он пытался связать звук с его источником, но сомневался, откуда исходит голос.

— Не могу… прекратить… должен попасть… туда, — он замолчал так, словно выбился из сил.

Поезд уже останавливался у перрона.

— Можно я помогу вам в дороге, мистер Уэнтворт? — предложила Паулина.

При этих словах он очнулся, посмотрел на нее, затем опять отвел взгляд и забеспокоился.

— Нет, нет. Я же вам сказал, я еду с дамой. До свидания. — Он торопливо и неуклюже двинулся по платформе, вошел в едва остановившийся вагон и забился в самый дальний угол.

Паулина вошла в тамбур и повернулась к Стенхоупу.

— О Питер! — сказала она. — С ним что-то не так.

Он посмотрел вслед Уэнтворту и повернулся к ней.

— Я думаю, он увидел голову Горгоны, которую не удалось увидеть Данте в Дите,[51] — сказал он. — Ну что же… молитесь за него, и за меня, и за всех. Вы будете писать?

— Да, конечно. До свидания. Но, Питер, я должна что-то сделать?

— Вы ничего не сможете сделать, если он не передумает, — ответил Стенхоуп. — Молитесь. До свидания. Ступайте с миром.

По его глазам она поняла, что должна ответить, и ответила, не раздумывая:

— И вы ступайте с миром. И еще раз спасибо.

Поезд двинулся и стал быстро набирать ход. Стенхоуп махал рукой, пока концевой вагон не скрылся за поворотом, а затем отправился бродить по улицам Холма и навещать его занемогших обитателей.

Уэнтворт так и сидел, забившись в угол вагона. Его мучило ощущение чего-то забытого. Он медленно и с трудом перебрал про себя все, что должно сопровождать человека в дороге. Оказалось, он не может вспомнить, почему вообще покинул свой дом. Все его слуги уехали сегодня утром, вот почему ему тоже пришлось уехать. Он не мог нанять других, у него просто не хватало сил на это. Лучше он поедет в Лондон, поживет в отеле, там ему никто не будет мешать, никакие орущие призраки не будут ломиться в окна. Тот призрак свалился в обморок и вынудил его тащить тяжелое тело, чтобы другие призраки могли его найти. С тех пор он боялся их всех, и тех двоих, что сейчас разговаривали с ним, обращаясь к нему с каким-то странным словом. Он куда-то ехал. Собирался на обед. Вот у него с собой вечерний костюм. Нужно переодеться к обеду, обеду ученых, ученых-историков… Да, он — ученый-историк. Только вот как его зовут? Он опять сказал, что со Стражей Герцога все в порядке, хотя это было не так, но он был ученым-историком и собирался встретиться с людьми своего круга, да, с Астоном Моффаттом!