Сошествие во Ад - [54]
Повинуясь ритму тишины, Паулина вышла на подмостки, вошла в пространство пьесы и повела свою роль. Она сама стала ролью, теория обмена любовью обнаружилась и здесь. Слова принадлежали Стенхоупу, но жизнью своей они обязаны ей и остальным актерам. В священном миропорядке поэт и автор занимал более высокую иерархическую ступеньку, и все же сейчас они были равны. Спасение невозможно без отказа от себя, без жертвы. Паулина играла, но игра стала реальностью, потому что тишина взяла над ней верх.
Солнце над Холмом словно удвоило сияние, но воздух оставался свеж.
В перерыве Паулина удивилась, услышав как Миртл Фокс жалуется на жару.
— Это совершенно невыносимо, — говорила мисс Фокс, — и эти мерзкие деревья!.. Почему мистер Стенхоуп не приказал их спилить? Я все-таки думаю, что духу нужен воздух, а ты? Я бы умерла в джунглях, а это же джунгли и есть.
— Я думала, — сказала Паулина беззлобно, — что тебе в джунглях будет уютно.
— Знаешь, есть такое понятие, как чрезмерный уют, — встряла Адела. — Паулина, можно тебя на минуточку?
Паулина позволила себя увести.
— Слушай, ты ведь на дружеской ноге со Стенхоупом, не так ли? — начала Адела.
— Да, — сказала Паулина и сама себе удивилась. Она, вообще-то, собиралась сказать что-нибудь вроде: «О, не очень» или: «А ты разве нет?», или какую-нибудь другую подобную глупость: «Ну, не знаю, можно ли это назвать дружеской ногой». Но ее поразило само это странное словосочетание — «дружеская нога», поэтому она сказала «да» и стала ждать продолжения.
— О! — Аделу ответ тоже удивил. Она справилась с собой и продолжила: — Я думала об этой пьесе. Мы столько с ней возились — я, и миссис Парри, и другие… — Она запнулась.
— Миртл вчера сказала, — вспомнила Паулина, — что она воспринимает пьесу как свою собственную.
— Ну да, — скривилась Адела. Видимо, она не собиралась принимать Миртл в акционерную компанию собственников пьесы. Жара действовала и на нее, — обычно принцессам не свойственен такой интенсивно розовый цвет лица.
Разговор как-то провис, едва начавшись. Адела сглотнула и все-таки решилась продолжить его. У нее не шло из головы, с каким почтением некоторые гости раскланивались сегодня со Стенхоупом. Врожденный эгоизм требовал принять участие в этом празднике жизни. Она сказала:
— Ты не могла бы его кое о чем попросить?
— Ну, наверное… если это прилично, — ответила Паулина, раздумывая, где в этом новом мире, открывшемся ей сегодня, лежат границы приличия, если они там есть, конечно. Наверное, Питер нашел бы место для миллиона-другого вселенных и внутри этих границ.
— Дело вот в чем, — казалось, Адела обрела почву под ногами. — Я всегда думала, что это замечательная пьеса.
Сияющая Паулина с ночной дороги кивнула своему здешнему Я: «Еще бы она так не думала!»
— Ну вот, — голос Аделы набирал обороты, — а поскольку все мы были в ней заняты, я подумала, как было бы здорово оставить ее за собой — я имею в виду, если он нам позволит. — Ей очень не хотелось просить Паулину об одолжении, она терпеть не могла одалживаться. К тому же кожа у нее чесалась от жары, это отвлекало, но она продолжала стоять на своем. — Я же не ради себя прошу. Я же ради общего дела…
— Адела! — поторопила ее Паулина. — Ты можешь просто сказать, чего ты хочешь?
Адела была не слишком искушена в казуистике Гоморры. Она верила — с трудом, но верила, — что говорит правду, когда сказала:
— Я ничего не хочу, но думаю, что мистер Стенхоуп мог бы позволить нам участвовать в его лондонской постановке.
— Нам? — спросила Паулина.
— Ну, мне, — без колебаний ответила Адела. — Он же нам кое-чем обязан, так? Вот если бы, — заторопилась она, — удалось снять небольшой театрик… я думаю, что могла бы собрать денег…
— Наверное, — кивнула Паулина, — для пьесы Стенхоупа могла бы.
— Ну, в общем, я думаю, ты могла бы замолвить словечко — или, по крайней мере, поддержать меня, — продолжала Адела. — Ты ведь понимаешь, что в этом нет ничего личного? — Она выжидательно умолкла, и Паулина вновь дала возникнуть живой тишине.
Ничего личного в желании сделать карьеру? Ничего неестественного — это понятно; возможно, ничего неуместного, но вот «ничего личного»? Ничего общего — это вернее. Никаких гармоничных пауз, никаких деревьев, никаких ритмичных поэтических волн, никакого самопожертвования…
— Адела, скажи, что это нужно именно тебе, что это ради себя, и я постараюсь поговорить с ним, — сказала Паулина.
Адела с трудом сдержала удар.
— Нет, не так. Просто мы будем ему так же полезны, как и он нам.
— Предлагаешь взаимовыгодную сделку? — поинтересовалась Паулина. — Смотри, тебя уже ждут. Я поговорю… завтра.
Когда Адела, ковырявшая землю носком туфли, подняла глаза, Паулины уже не было рядом, и куда она делась — непонятно. «Это все жара», — решила Адела. То-то ей трудно было следить за зрителями со сцены… Они появлялись и исчезали, как будто раскрывались разные пространства. Она кого-то видела в глубине, затем пространство закрывалось и открывалось снова, но там оказывался кто-то другой. Она чувствовала раздражение. К счастью, оставалось всего одно действие, и на сцене сохранялся порядок, во всяком случае, актеры находились там, где им положено. Она поспешила на место и поняла, что рада там находиться. Рядом слонялся Герцог. Он пристально посмотрел на нее и глубокомысленно изрек:
В романе «Тени восторга» начинается война цивилизаций. Грядет новая эра. Африканские колдуны бросают вызов прагматичной Европе, а великий маг призывает человечество сменить приоритеты, взамен обещая бессмертие…
Сюжет романа построен на основе великой загадки — колоды карт Таро. Чарльз Вильямс, посвященный розенкрейцер, дает свое, неожиданное толкование загадочным образам Старших Арканов.
Это — Чарльз Уильямc. Друг Джона Рональда Руэла Толкина и Клайва Льюиса.Человек, который стал для английской школы «черной мистики» автором столь же знаковым, каким был Густав Майринк для «мистики» германской. Ужас в произведениях Уильямса — не декоративная деталь повествования, но — подлинная, истинная суть бытия людей, напрямую связанных с запредельными, таинственными Силами, таящимися за гранью нашего понимания.Это — Чарльз Уильямc. Человек, коему многое было открыто в изощренных таинствах высокого оккультизма.
Это — Чарльз Уильяме Друг Джона Рональда Руэла Толкина и Клайва Льюиса.Человек, который стал для английской школы «черной мистики» автором столь же знаковым, каким был Густав Майринк для «мистики» германской.Ужас в произведениях Уильямса — не декоративная деталь повествования, но — подлинная, истинная суть бытия людей, напрямую связанных с запредельными, таинственными Силами, таящимися за гранью нашего понимания.Это — Чарльз Уильяме Человек, коему многое было открыто в изощренных таинствах высокого оккультизма.
Это — Чарльз Уильямc. Друг Джона Рональда Руэла Толкина и Клайва Льюиса.Человек, который стал для английской школы «черной мистики» автором столь же знаковым, каким был Густав Майринк для «мистики» германской. Ужас в произведениях Уильямса — не декоративная деталь повествования, но — подлинная, истинная суть бытия людей, напрямую связанных с запредельными, таинственными Силами, таящимися за гранью нашего понимания.Это — Чарльз Уильямc. Человек, коему многое было открыто в изощренных таинствах высокого оккультизма.
Неведомые силы пытаются изменить мир в романе «Место льва». Земная твердь становится зыбью, бабочка способна убить, птеродактиль вламывается в обычный английский дом, а Лев, Феникс, Орел и Змея снова вступают в борьбу Начал. Человек должен найти место в этой схватке архетипов и определиться, на чьей стороне он будет постигать тайники своей души.