Сошествие во Ад - [41]

Лишь после одинокого ленча и часа работы, не принесшей ничего, кроме раздражения, он наконец позволил себе вспомнить о суккубе днем, и тут же услышал стук в дверь. У него не возникло и тени сомнения в том, кто стучит. Уэнтворт поспешил открыть. Она пришла.

Они сидели и разговаривали. Немного покопавшись у него в сознании, почти совсем Адела свободно говорила о Цезаре и Наполеоне, о генералах и кампаниях — о вещах, которых не могла знать, об истории, которую не могла помнить, о человеческой сущности, которой не могла постичь. Ему стало полегче, и все же весь этот день был испорчен мыслями о настоящей Аделе. Наступил час заката. Рука Уэнтворта лежала на ее обнаженной руке, ее руки ласкали его, а смутное беспокойство все не уходило. Он хотел опустить шторы, запереть двери, изгнать то, что засело в мозгу, отгородиться от всего мира, оставшись с тем, что с этим миром никак не совмещалось. Да, именно так — либо отгородиться полностью, либо уничтожить этот проклятый мир. Ну ладно, мир, допустим, уничтожить не удастся, ну тогда хотя бы одно существо, одну настоящую личность, которая шлялась где-то тут неподалеку…

Его беспокойство усиливалось настойчивым вторжением этой так называемой настоящей Аделы. Некоторое время назад он послал миссис Парри эскизы и описание формы стражи Герцога. Потом она пару раз звонила и настойчиво приглашала к себе, чтобы он оценил и одобрил результат. Он не хотел идти. Скоро премьера, он и туда не хотел идти. Адела будет на сцене, а ему не хотелось видеть ее ни в костюме восемнадцатого века, да и вообще ни в каком другом. Придется говорить с ней, а он не хотел с ней говорить. Он хотел остаться наедине со своими мечтами. Весь этот суетный мир во главе с мерзкой настоящей Аделой мешал ему. Конечно, отгородиться от него можно, но если он собирается и дальше наслаждаться призраком Аделы, его слуги должны видеть ее, подавать ей чай. А что они подумают, если выяснится, что настоящую Аделу в это самое время видели где-то еще? Или если случайно настоящая Адела сама зайдет к нему?

Его Адела знала, что господин чем-то озабочен, но пока не придет ночь, ей не удастся исцелить его. Она бросала на него долгие влюбленные взгляды, она шептала: «Мне надо идти». Она ловила и целовала его руку, с голодным жаром повторяя: «Сегодня? Дорогой Лоуренс, сегодня?» Он отвечал: «Сегодня» и хотел назвать ее по имени, но не смог, как будто имя и в самом деле что-то значило.

Он повторил: «Сегодня», прижал к себе, поцеловал и быстро выпроводил за дверь, как всегда делал из непонятного чувства, будто, расставшись с ним, она никуда не пойдет. Ему не хотелось бы видеть, как она у него на глазах растворяется в невыносимо ярком свете летнего дня.

Этим летом многие замечали какую-то особенную яркость, разлитую в воздухе. То был не зной, для этого погода была слишком мягкой и ветреной. Что-то усиливало освещенность, очертания проступали резче, голоса звучали отчетливее. Репетиции проходили живее, люди и на сцене, и в жизни двигались энергичней. Кругом то и дело слышалось: «Какое чудесное лето!» Однажды Паулина услышала, как Стенхоуп с некоторым удивлением ответил на эту фразу «А-а, лето, вы правда так думаете?» Но его собеседник уже успел куда-то убежать.

С момента их памятного разговора прошло два дня. И разговор при встрече тоже начался с летней темы.

Стенхоуп пожал плечами.

— Разве оно похоже на лето? — спросил он.

— Не очень, — согласилась Паулина. — А вы что о нем думаете?

— Да, пожалуй, что-то носится в воздухе, — ответил он полушутя. — Настоящее выглядит более значительным, ненастоящее и вовсе сходит на нет.

— А я к чему отношусь? — полушутя спросила Паулина.

— Ну, вы-то, конечно, настоящая, хотя и существуете во многих образах. Ну как, вы больше никого не встречали?

Она собралась ответить, но тут вошла целая группа самодеятельных актеров. На этот день была назначена генеральная репетиция, и по этому поводу все пребывали в некотором нервическом возбуждении.

Приближался финал. Более молодые и менее опытные актеры млели от восторга, хотя и побаивались собственной неопытности. Те, что постарше, боялись неопытности других. Адела Хант, например, боялась, что Периэль и Хор — недостаточно яркий фон для нее. Еще она опасалась, что ее театральный возлюбленный не сможет в должной мере продемонстрировать ей свое обожание. Милый и застенчивый мальчик до сих пор запинался во время вызывания огня. Миссис Парри рассчитывала, что он привыкнет к горящим листьям, но в кульминационный момент голос у него продолжал предательски подрагивать.

Медведь разрывался между собственным желанием походить на медведя и требованием миссис Парри говорить цветисто. Однако оба важных эпизода с его участием требовали больше действий, чем слов. В первом из них ему предстояло преследовать Принцессу, а во втором он и Периэль начинали танец в толпе, постепенно вовлекая в него всех участников сцены. К счастью, от него никто не требовал становиться на четвереньки, а «медвежью» походку он придумал себе сам. Высокие меховые сапоги, шуба и рукавицы вкупе с медвежьей головой делали его образ довольно убедительным. Хотя он и Главный Дух танцевали вместе, между ними всегда оставались другие смертные, позволявшие каждому из них спокойно вести свою партию.