Сошел с ума - [17]

— Не волнуйся, Миша, мы их отвлечем. Нам и нужно-то всего несколько дней, а потом удерем. Ты только слушайся меня, и все будет чудесно.

Дрогнувшей рукой я плеснул себе коньяка вместо пива.

— Самое забавное, я представления не имею, во что впутался. Обидно сидеть на шомполе и даже не догадываться, за что страдаешь. Кстати, этот Кузя, ведь это он их привел. А я ему свой паспорт отдал.

— И хорошо, что отдал. Он тут ни при чем. Просто его отследили.

— Ты уверена?

— Кузя мой раб, — сказала она таким тоном, каким иные женщины произносят: это мои колготки.

— И много у тебя рабов?

— Миша, ты немного трусишь, правда? Но это не стыдно. С мужчинами это часто бывает.

— Видишь ли, Полинушка, для тебя все это, возможно, рабочие будни, а для меня абсурд. Все эти ваши разборки, стрелки, наезды и прочее. Ты же сама говорила, я нормальный человек. И, как нормальный человек, я воспринимаю все ваши дела как чудовищную, гнусную мистификацию. Извини, но это так, ты должна знать. Уверяю тебя, звери в лесу ведут себя более морально, чем так называемые новые русские. То есть твои дружки. Самый страшный хищник нападает, только когда проголодается. Это четкая, логическая мотивация. А вы разве голодные?.. И потом, хотелось бы все же пожить еще годика два, чтобы досмотреть этот грандиозный спектакль, который называется «крушение империи». Я, видишь ли, дорогая, по натуре скорее созерцатель, чем участник событий.

На Полину моя пылкая речь произвела впечатление. Ее чистый взор затуманился.

— Жалеешь, что тебе навязалась?

В ту же секунду я понял: одно неосторожное слово, неточный ответ — и она поднимется и уйдет, прямо так, как есть — в пижаме на голое тело и с простреленным плечом. Тут я по-настоящему испугался.

— Нет, не жалею. Мне очень хорошо с тобой.

5. ПЕРВАЯ КРОВЬ

Она всерьез собиралась удрать за границу и утащить меня с собой. Постепенно я стал склоняться к мысли, что не такая уж это нелепая идея. Тот факт, что я ни черта не понимал, от кого должен бежать, куда и зачем, придавал затее особую пикантность. За всю жизнь я, пожалуй, не совершил ни одного по-настоящему авантюрного поступка, но, оказывается, на донышке души, неузнанная, давно тлела мечта, что когда-нибудь и со мной, как с героиней «Алых парусов», произойдет чудо и насмешница судьба унесет меня прочь из убогого мира, который к тому же стремительно сокращается в размерах.

Что удерживало меня в Москве? Друзей почти не осталось, а те, что были, двое-трое, изредка позванивали и скучными голосами осведомлялись: как дела? Родителей похоронил. Взрослой дочери, сошедшейся с неандертальцем, я больше не нужен. А впереди… Большое приключение — вот как это называлось. Самая очаровательная женщина на свете поманила за собой в опасную, полную страстей неизвестность. Так стоит ли уклоняться?

Думал об этом, и под сердцем сгущалась тугая, как теннисный мячик, пустота. Фараон — его было жальче всех. Все эти дни он провел дома: поначалу дичился, несколько раз норовил укусить новую жиличку за ногу, но потом смирился с Полиной, как с неизбежным злом, и яростно, до хрипа в глотке требовал у нее жратвы. Она швыряла ему куски сырого мяса, кот ловил их на лету когтистой лапой и прятал в пасть. Проглатывал, не разжевывая, как волк. Они с Полиной полюбились друг другу, да иначе и быть не могло.

Утром того дня, когда я должен был встретить посланца Георгия Павловича, завернул с визитом доктор Мирошник. Осмотр занял у него полчаса, потом они с Полиной вышли вместе на кухню, причем Глеб Ефимович был красный как рак.

— Ну как? — спросил я.

— Я доволен, — не глядя на Полину, ответил врач. — У Полины Игнатьевны колоссальная жизненная энергия. Регенерация тканей происходит такими же темпами, как у собаки. Не видел бы сам, ни за что не поверил.

— Вы правы, доктор, — подтвердила Полина. — Три года назад мне вырезали аппендикс. Шрама вообще не осталось. Хотите покажу?

— Не надо, — отказался Глеб Ефимович. — Верю на слово.

Не допив чай и так ни разу на нее не взглянув, он буквально через пять минут откланялся. Я был в недоумении.

— Что ты с ним сделала? Укусила, что ли?

Полина странно улыбалась.

— Твой друг немного забылся, пришлось поставить его на место.

— Полина! Что ты с ним сделала?

— Попыталась изнасиловать, но он не дался. Он очень верткий.

— Ты шутишь?

— Нет, не шучу. — Боже мой, опять в глазах это мимолетное свинцовое отражение смерти. — Забудь, пожалуйста. Это все ерунда.

— Полина, кто ты такая?!

Лицо капризно сморщилось: не любила занудных выяснений.

— Поля, ты же не злая?

— Нет, не злая. Но меня нельзя задевать. Гоша сделал большую ошибку, когда напал на тебя. Он скоро об этом пожалеет.

— И ты хочешь, чтобы я поехал с тобой в Париж?

— Почему нет?

— Как это почему, как?! А вдруг я тоже тебя невзначай задену?

— Ты — нет!

— Почему я — нет?

— Миша, ты мне родной! Хочешь, ударь или плюнь. И убедишься, что не обижусь.

На мгновение мне стало тяжело дышать.

…Без пяти двенадцать, получив инструкцию, я вышел из подъезда. Инструкция была такая: кто бы ни пришел на встречу, я должен заманить его в скверик напротив собственных окон и поставить так, чтобы Полина могла его разглядеть. Переговоры вести корректно и бесстрашно. Для Георгия Павловича передать то-то и то-то.