Соседка - [8]

Любопытно было наблюдать как характеры родителей, соединяясь, видоизменяются и повторяются в детях. Когда Арлетт подросла, у нее, непохожей ни на отца, ни на мать, проявились черты и того, и другого — создалась новая и интересная разновидность характера. Арлетт была тоненькая, гибкая, темноволосая девушка с бледным лицом и карими глазами, которые могли мерцать, сверкать, светиться, отражая внезапные смены настроений этой странной души. Полный чувственный рот, грациозная посадка головы и мечтательное, почти дремотное выражение словно выточенного из камня лица. Она переняла от своих родителей тяготение к искусству, литературе, философии и музыке. В восемнадцать лет она мечтала стать певицей, художницей, актрисой, писать романы, стихи — ей хотелось всего сразу. Свято веря в безупречность своего вкуса, она целиком отдавалась во власть каждой прихоти, каждого мимолетного настроения, если находила его изысканным — величайшее достоинство в ее глазах. В семье Лефевров росла отъявленная сластолюбка, проводя время в мечтах, рисуя себе любовный союз то с одним артистом, поэтом или музыкантом, то с другим, окружая себя в мечтах целым сонмом представителей этого заманчивого, увлекательного мира.

Бернар увидел Арлетт однажды июньским утром в марсельском порту на борту туристского теплохода. Он направлялся на Майорку с твердым намерением отдохнуть, наконец, как следует. Перегнувшись через поручни, Арлетт следила за стаей белокрылых чаек, круживших около камбуза. Она была целиком погружена в мечты, сознавая (вполне отчетливо), что целиком погружена в мечты. Бернар обратил на нее внимание, отметив, что она хорошо сложена, грациозна и что темно-синее платье и пышный серый газовый шарф, окутывавший ее стан, плечи и перекинутый через руку на манер индусских женских одежд, чрезвычайно ей к лицу.

Ему бросились в глаза ее бледность, темные круги под глазами, и он подумал, что она, вероятно, плохо переносит качку. Не ускользнули от его острого взгляда и ее красивые волосы под кокетливой модной шляпкой. В тот же день он встретил Арлетт еще раз: она и ее отец сидели на мягких диванах в корабельном салоне.

Бернар не знал сначала, как отнестись к этой девушке, невольно его заинтересовавшей. Ее изменчивый, парадоксальный, но в общем добрый нрав открылся ему далеко не сразу. Арлетт имела неплохие актерские данные, которыми не забывала пользоваться, когда дело шло о милом и в меру захватывающем приключении. Бернару понравился несколько восточный тип ее лица, нежная округлая шея, темные мечтательные глаза. Но она была слишком молода, показалась ему на первый взгляд еще не сложившемся подростком — и он не удостоил ее должным вниманием.

Во время этого путешествия, продолжавшегося несколько дней, Бернару часто приходилось встречаться с Арлетт, наблюдать ее в самых различных настроениях. Он видел, как она гуляла по палубе с каким-то молодым человеком, вызывавшем, по-видимому, ее живейший интерес, играла в теннис под натянутой над палубой сеткой или сидела где-нибудь в уголке, защищенном от ветра и морских брызг, углубившись в чтение.

И всегда при этом у нее был наивный, подчеркнуто невинный, мечтательный вид. Но порой ею овладевало какое-то дикое, безудержное веселье, и тогда она разом преображалась, лицо ее словно оживало, в глазах вспыхивал огонь. А минуту спустя она уже меланхолично сидела, покачивая ногой и подперев щеку кулаком.

На Майорке Бернар сошел с теплохода и до конца года больше не встречался с семейством Лефевр. Откровенно говоря, он нашел Арлетт малозначительной, бледной девочкой, лишенной обаяния цветущей юной женственности, столь притягательного для мужчин, и потому отнесся к ней с несколько безразличным дружелюбием.

Потом, уже в Париже, он случайно повстречал ее у общих знакомых. Слово за слово, они разговорились и в конце концов Бернар пригласил Арлетт к себе домой, в маленькую квартиру в пригороде.

Ей понравилось рассматривать экзотические раковины, кораллы и высушенных рыб, выловленных чернокожими рыбаками из теплых вод далеких морей, понравилось листать старинные лоции и совершенно непонятные книги с чертежами и схемами, рассматривать картины на стенах или, забравшись с ногами на обширный диван, перебирать в задумчивости потемневшие от времени арабские четки, привезенные когда-то из Алжира отцом Бернара.

Во всех этих старинных книгах, милых безделушках и незамысловатых поделках для Арлетт открылось почти чувственное очарование, которое испытывают только художественные натуры. Они действовали на нее, как музыка; они будили в ней смутные мечты, какие-то далекие, исполненные невиданного великолепия сцены рисовались ее воображению, она вздыхала, грезила и душу ее переполнял настоящий экстаз.

В такие минуты Арлетт думала о Бернаре. Любит ли он все эти вещи, или просто окружил себя символами своей несбывшейся судьбы?

Она немного слышала о псевдоценителях экзотики, которые интересуются ею исключительно напоказ.

Арлетт снова видела Бернара на палубе теплохода, как он расхаживал взад и вперед, вглядываясь в горизонт, и она чувствовала на себе внимательный и твердый взгляд его серых глаз, в которых, как ей казалось, светился недюжинный ум. В самом ближайшем будущем Бернар, по ее мнению, должен был стать человеком еще более важным и значительным, чем ее отец, хотя она и не могла сказать, откуда у нее взялось это убеждение. Уж не оттого ли, что он был всегда так безукоризненно одет и так уверенно держался? Ничего, казалось, не могло вывести этого человека из равновесия. И во всем, что он говорил или делал, Арлетт чудилась какая-то спокойная, дружеская ласка, хотя, сказать по правде, в ее присутствии он почти ничего не говорил и еще меньше делал. В глубине его глаз Арлетт невольно читала насмешку, словно он посмеивался в душе над чем-то. Но над чем? Этого она не могла разгадать.