Соседи. История уничтожения еврейского местечка - [2]
В упорном молчании международного еврейского сообщества, в увертках немецкой пропаганды, стремящейся сбросить вину за резню евреев на литовцев и поляков, мы чувствуем враждебную для нас акцию…»
Это воззвание иллюстрирует парадокс польского отношения к погибавшим евреям. Уже после войны Коссак-Шчуцка описывала этот парадокс в письме к своей знакомой: «Однажды на мосту им. Кербендзя немец заметил поляка, угощавшего голодного еврейского ребенка. Подскочил и приказал поляку бросить ребенка немедленно в воду, иначе сам застрелит и жиденка, и дававшего милостыню.
— Ничем ему не поможешь, — кричал немец, — я так или иначе его убью. У него нет права быть здесь. А ты можешь или уйти, если его утопишь, или я тебя застрелю. Считаю до трех. Внимание, раз… два…
Поляк не выдержал, в отчаянии бросил ребенка с моста в реку. Немец похлопал поляка по плечу. Браво. Они разошлись, а через два дня поляк повесился».
Дальнейшей жизни поляков сопутствовала особая травма, которая давала о себе знать всегда, когда появлялись дискуссии на тему антисемитизма, польско-еврейских отношений, Холокоста. Ведь где-то в подсознании поляков засела память о том, что это они вселялись в квартиры евреев, сначала отправленных в гетто, а потом казненных гитлеровцами.
…Пишу эти строки осторожно, взвешиваю слова, повторяя за Монтескье: «Благодаря природе, я — человек, благодаря случаю, я — француз». Так и я: благодаря случаю — поляк с еврейскими корнями. Почти всю мою семью поглотил Холокост, мои близкие могли погибнуть в Едвабне. Некоторые из них были коммунистами или родственниками коммунистов, некоторые были ремесленниками, торговцами, может, и раввинами. Но все были евреями. Своей вины перед теми погибшими не чувствую — чувствую ответственность. Не за то, что их убили, — этого предотвратить я не мог. А за то, что после смерти их убили второй раз, — по-человечески не похоронили, не оплакали, не раскрыли правду об этом позорном преступлении, но разрешили десятилетиями обманывать. И это уже моя вина. Не хватило воображения, времени, из-за своего оппортунизма и духовного лентяйства не задал себе некоторых вопросов, не искал ответов. Почему? Ведь принадлежал к тем, кто активно включился в раскрытие правды о преступлении в Катыни, добивался познания истины о сталинских процессах, о жертвах коммунистическою репрессивного аппарата. Почему же не искал правды об уничтоженных в Едвабне евреях? Быть может, подсознательно боялся ее?
А ведь дикая толпа в Едвабне не была одинокой. Во всех странах, порабощенных после 1939 года Советским Союзом, летом и осенью 1941 года происходили жуткие преступления против евреев. Они погибали от рук соседей — литовских, латышских, эстонских, украинских, российских, белорусских. Думаю, пришло время узнать, наконец, всю правду об этих кошмарных событиях. Пишу эти слова и снова ощущаю специфическую шизофрению: я — поляк, а мой стыд за преступление в Едвабне — это польский стыд. При этом знаю, что, окажись сам тогда в Едвабне, был бы убит как еврей.
Так кто же, наконец, я, пишущий эти слова? Благодаря природе, я — человек, отвечающий перед другими людьми за то, что сделал и чего не сделал. Благодаря моему выбору, я — поляк и отвечаю перед всем миром за то зло, которое сотворили мои соотечественники. Делаю это осознанно, по наказу собственной совести.
Но одновременно пишу все это как еврей, ощущающий глубокое братство с теми, кого убивали тогда как евреев. Именно исходя из этого должен заявить: тот, кто пытается вырвать преступление в Едвабне из контекста эпохи и построить на нем некое обобщение; тот, кто утверждает, что так вели себя только поляки, и все поляки, — тот насаждает ложь такую же мерзкую, как и многолетнее вранье о преступлении в Едвабне.
Печатается с разрешения редакции «Общей газеты».
СОСЕДИ
Памяти Шмуля Васерштайна
Гей, двадцать лет назадУ нас, в Ломже, в залеГитлеровцы танцевали.Но поляк повел усами — гитлеровцы побежали.Гей, гитлеровцы свиньи, подлецы, подлецы!А поляки — молодцы!Болеслав РахубкаНародный поэт Ломжинского края
Мужчина этого народа,Склонясь над колыбелью сына,Слова надежды произносит —Увы, напрасные всегда.Чеслав Милош«Народ»,из сборника «Дневной свет»
О ЧЕМ ЭТА КНИГА?
Восьмого января 1949 года в Мазовии, в городке Едвабне, расположенном в 19 километрах от Ломжи, Управление общественной безопасности задержало пятнадцать мужчин[1]. Среди арестованных, главным образом малоземельных крестьян и сельскохозяйственных рабочих, оказались также двое сапожников, каменщик, столяр, часовщик, двое слесарей, почтальон, бывший рассыльный магистрата и агент по скупке яиц; среди них были отцы семейств с многочисленным потомством (у одного семеро детей, у других четверо, еще у нескольких по двое) и одинокие люди; младшему из них было 27 лет, старшему 64. В общем, такие совсем обычные люди[2].
Городок, в котором тогда насчитывалось около двух тысяч жителей, очевидно, был взбудоражен происшествием[3], однако широкая общественность узнала об этом деле на четыре месяца позже, когда 16 и 17 мая в Окружном суде в Ломже состоялся процесс над Болеславом Рамотовским и еще 21 обвиняемым по этому же делу. В первой фразе обоснования обвинительного акта можно прочесть следующее: «Еврейский исторический институт в Польше прислал в Министерство юстиции (прокурорский надзор) доказательный материал, касающийся преступной деятельности, а именно убийства лиц еврейской национальности жителями Едвабне, основанный на показаниях свидетеля Шмуля Васерштайна который видел еврейский погром»
Импульсом к созданию данной книги послужила фотография, сделанная после войны на территории лагеря смерти Треблинка, где местные жители занимались поисками драгоценностей, якобы оставшихся после уничтоженных в газовых камерах евреев. Именно на периферии Холокоста заметны гиены в человеческом облике. «Золотая жатва» — не только описание этого кошмара, но и попытка понять его причины. Она ставит серьезные моральные и исторические проблемы. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Чудесные исцеления и пророчества, видения во сне и наяву, музыкальный восторг и вдохновение, безумие и жестокость – как запечатлелись в русской культуре XIX и XX веков феномены, которые принято относить к сфере иррационального? Как их воспринимали богословы, врачи, социологи, поэты, композиторы, критики, чиновники и психиатры? Стремясь ответить на эти вопросы, авторы сборника соотносят взгляды «изнутри», то есть голоса тех, кто переживал необычные состояния, со взглядами «извне» – реакциями церковных, государственных и научных авторитетов, полагавших необходимым если не регулировать, то хотя бы объяснять подобные явления.
Новая искренность стала глобальным культурным феноменом вскоре после краха коммунистической системы. Ее влияние ощущается в литературе и журналистике, искусстве и дизайне, моде и кино, рекламе и архитектуре. В своей книге историк культуры Эллен Руттен прослеживает, как зарождается и проникает в общественную жизнь новая риторика прямого социального высказывания с характерным для нее сложным сочетанием предельной честности и иронической словесной игры. Анализируя этот мощный тренд, берущий истоки в позднесоветской России, автор поднимает важную тему трансформации идентичности в посткоммунистическом, постмодернистском и постдигитальном мире.
В книге рассматривается столетний период сибирской истории (1580–1680-е годы), когда хан Кучум, а затем его дети и внуки вели борьбу за возвращение власти над Сибирским ханством. Впервые подробно исследуются условия жизни хана и царевичей в степном изгнании, их коалиции с соседними правителями, прежде всего калмыцкими. Большое внимание уделено отношениям Кучума и Кучумовичей с их бывшими подданными — сибирскими татарами и башкирами. Описываются многолетние усилия московской дипломатии по переманиванию сибирских династов под власть русского «белого царя».
Предлагаемая читателю книга посвящена истории взаимоотношений Православной Церкви Чешских земель и Словакии с Русской Православной Церковью. При этом главное внимание уделено сложному и во многом ключевому периоду — первой половине XX века, который характеризуется двумя Мировыми войнами и установлением социалистического режима в Чехословакии. Именно в этот период зарождавшаяся Чехословацкая Православная Церковь имела наиболее тесные связи с Русским Православием, сначала с Российской Церковью, затем с русской церковной эмиграцией, и далее с Московским Патриархатом.
Н.Ф. Дубровин – историк, академик, генерал. Он занимает особое место среди военных историков второй половины XIX века. По существу, он не примкнул ни к одному из течений, определившихся в военно-исторической науке того времени. Круг интересов ученого был весьма обширен. Данный исторический труд автора рассказывает о событиях, произошедших в России в 1773–1774 годах и известных нам под названием «Пугачевщина». Дубровин изучил колоссальное количество материалов, хранящихся в архивах Петербурга и Москвы и документы из частных архивов.
В монографии рассматриваются произведения французских хронистов XIV в., в творчестве которых отразились взгляды различных социальных группировок. Автор исследует три основных направления во французской историографии XIV в., определяемых интересами дворянства, городского патрициата и крестьянско-плебейских масс. Исследование основано на хрониках, а также на обширном документальном материале, произведениях поэзии и т. д. В книгу включены многочисленные отрывки из наиболее крупных французских хроник.