Сосед по Лаврухе - [6]

Тем более Коротич отъехал ну в самое неподходящее время. Начало девяностых. Путч случился во время его отсутствия. Разумеется, никто не обязан ложиться на амбразуру, но существуют нюансы: благоразумие, понятное и простительное для частного лица, совершенно иначе воспринимается у лидера, идеолога. И если тебе импонирует рукоплескание площади, следует понимать, что твои побуждения, твое поведение оцениваются уже по особу счету. Народный любимец себе не принадлежит. Это правило, это закон, требующий безоговорочного ему следования.

Кроме того, на заре девяностых не только одна команда сменила другую.

Поменялось все. Круто, как и бывает в революцию. Неподготовленных сминали, сметали. Либо им приходилось приспосабливаться, обучаться новым навыкам. Ну да, как там у Ленина: учиться торговать.

Драма, в истории много раз повторяющаяся — когда те, кто активно способствовал переменам, ими же и бывал опрокинут. Коротич — провозвестник нового — оказался человеком старой школы. Но, надо отдать ему должное, сам это осознал.

И обиделся — вот в чем сказался характер. Бойцовские качества отказали или, может быть, сработались. Знал как вести себя с монстрами советской системы, но перед Гущиным, которого никогда не уважал, растерялся. А в заместители к себе взял, рассчитывая удержать в подчинении. Странно все-таки, что — с его проницательностью — от него ускользнуло, что люди, даже невежественные, недалекие, чутки к пренебрежению. Помнят его, не прощают, а при случае мстят.

Газета, журнал — это и коллектив, и производство, где хозяин обязан заботиться о благополучии работников. В прежние времена главный редактор, если от жизни не отрывался, выхлопатывал для сотрудников льготы, дефициты, улучая момент во время бесед, визитов к большому начальству. Помню, как отца распирало от гордости за то, что удалось ему выбить квартиру уборщице в «Знамени», Марте Яковлевне. Не за себя просить, а за малых сих было шиком, хотя все же более с благородным оттенком, чем с низменным. Тем более, что потребности личные удовлетворялись в пакете, вручаемом вместе с должностью: и пайки, и казенный автомобиль. Если не алчествовать, хватало.

Но прошлое кануло в лету. Те чиновники, которых Коротич так ненавидел, повылетали из кресел, пришли другие, «деловые люди», с физиономиями отнюдь не чарующими и неясным прошлым. Данность, реальность, против которой, как известно, не попрешь.

Почему Коротич тут отступил, для меня, скажем, понятно: наша семья в таких обстоятельствах и уехала. Но он в своей книге пишет, что намерен был только сменить обстановку, предполагая свой отъезд из страны лишь временной перебивкой. Говорит: вот прежде другие уезжали-де навсегда, а у него билет — в обе стороны.

Шутите! Так не бывает. С Россией, по крайней мере, не получается. И правильно ему говорили эмигранты, с которыми он встречался: нас дома не ждут. И с чего бы? Свято место пусто не бывает. Странно опять же, что цитируя статью Мандельштама о Чаадаеве, где все разложено по полочкам, вывод делает, вопреки логике, обратный.

В его книге самое уязвимое — рассуждения про эмиграцию. Тут его напрочь оставляет великодушие, до того проявляемое к фигурам, компрачикосно режимом изуродованных: к Корнейчуку, Гончару. А о Межирове, поэте, кстати, первоклассном, сообщает, что тот получил квартиру в доме для бедных пенсионеров: и что? Женщина, с двумя дипломами о высшем образовании торгует в лавке, куда он, автор, заходит, глуша ностальгию привычным продуктом, селедкой, колбаской: и что?

Они — жалкие? А он сам, семь лет в Штатах без семьи, без жены, без детей, как пишет, проживший, арендующий односпальное помещение в Бостоне, счастливец, что ли? Неужели за семь прожитых вне дома лет не уяснил, что из страны большинство уехало не с мыслью разбогатеть, а совсем по другим причинам? Если его так жгли унижения, оскорбления, почему бы не допустить, что и другие тоже памятливы?

Слава богу, теперь эмиграция — и прежних, и нынешних волн — не терра инкогнито для соотечественников. Когда из страны выталкивали, когда оттуда под смертельным риском сбегали, все происходило иначе. Теперь в первую очередь трезвость надобна для просчета шансов на выживания — и там, и здесь.

Что характерно, «там» и «здесь» в сущности уже совпадают. И не сам ли Коротич за то ратовал? Чтобы каждый знал свое дело, им занимался и соответственно получал.

Поэты меньше, чем банкиры. Биологи больше филологов. И так далее, и вплоть до высшей планки, все учтено до мельчайший подробностей: президентам вменяется обладать чемпионской закваской, чтобы, когда мордой по паркету елозят, сохранять улыбку, явленную перед телекамерами, несмотря на расквашенный нос.

Но мы, россияне, так долго воспитывались в иных правилах, что сразу нам свою кровную психологию не изжить. Тут в основе не «загадочная русская душа», а культура, выпестованная в нашем народе лучшими представителями многих поколений: вниманье к падшим, способность сопереживать, проникаться сочувствием к потерпевшим, жертвам. Хотя и вот что нам свойственно: мы никогда не умели ценить, признавать то хорошее, что для нас было сделано кем-то персонально, что вошло уже в наш обиход.