Впервые увидев самолет тогда, в пятницу двенадцатого числа, она испугалась. И бежала, и пряталась вместе со всеми в лесу и, наверное, тоже кричала и плакала, но потом ей в голову пришла простая и ясная догадка: летчик, как пчела, видит только бегущих. Недаром у него, как у пчелы, такие большие, выпуклые глаза. Если же сесть, сжаться в комок и не шевелиться, он может и не заметить…
В следующий налет Катюня проверила свою догадку. Самолет действительно пролетел над ней и не заметил. Теперь Катюня, предупредив людей, садилась на корточки и с любопытством смотрела на все творящееся. Если бы кто-нибудь пожелал узнать, как он вел себя в минуты опасности, Катюня рассказала бы ему об этом со всеми подробностями. Но люди ее об этом не спрашивали. Услышав крик наблюдателя, они бросали серп или косу и улепетывали без оглядки.
Как-то рано утром в середине августа на наблюдательный пункт у развилки заступил Антон Шувалов. Невыспавшийся и хмурый, он мрачно оглядывал такое же невыспавшееся и мрачное небо. Временами нехотя принимался моросить тонкий, как кисея, дождик. Серые тучи неслись над самой землей, рваными краями задевая верхушки деревьев.
В такую погоду самолеты обычно не летают.
Антон посидел немного, позевывая, лениво поглядывая на работающих, потом набрал веток и принялся разводить костер. В десять часов его пришла сменить Катюня. Поглядев на костер, спросила:
— А ну, как заметит?
Антон снисходительно усмехнулся.
— Можешь вообще не дежурить. Даю гарантию, что не прилетит.
— Что же мне делать? — растерялась Катюня. За две недели она привыкла вставать рано, о ком-то заботиться. Уж лучше я тут посижу. На всякий случай.
— Как знаешь.
Антон разворошил палкой угли, выкатил к ногам Катюни серые, твердые катышки, разломил один,
— Сырые еще. Ладно, сама допечешь.
И пошел вниз походкой вразвалочку.
Через полчаса в небе показалась голубизна. Дождик больше не моросил, с севера подул ветер. Катюня запахнула полы отцовского пиджака, закатала рукава и, взяв палочку, выкатила из золы самую маленькую картофелину. Разломав, подула сразу на обе половинки и съела их вместе с кожурой. Печеная картошка у них в семье считалась лакомством. Зимой ее пекли в русской печке, заталкивая в золу сразу по целому ведру. Вообще-то, к такой картошке полагается сливочное масло или сметана, но если чего-нибудь нет, его легко вообразить. И Катюня вообразила: из погреба в глиняной крынке приносят холодное и твердое масло. Катюня берет ложку и ее краем скребет гладкую влажную поверхность. Потом надкусывает картофелину и выгрызает немного мякоти из середины. В образовавшуюся пустоту кладет масло и ждет, когда оно начнет таять. Затем, слегка подсолив, отправляет в рот первую порцию рассыпчатого, пахучего, обжигающего…
Девочка так увлеклась, что не заметила, как съела вторую и третью картошины. В золе оставалась еще картошка. Это для Антона. Но две были очень большие — втрое больше тех, которые она съела, а одна совсем маленькая. Поколебавшись, Катюня разломила и ее…
Сверху обрушился резкий, оглушительный вой, мелькнули распластанные черные крылья, и две пулеметные очереди открыли счет: на желтой стерне остались лежать люди.
Катюня закричала. Сначала негромко, как во сне — она еще не поняла, что произошло, но вот одна из лежащих женщин попыталась встать, и Катюня увидела ее лицо… Раньше она видела кровь, когда отец резал скотину, но то было совсем иное… Катюня закричала так, что бежавшие к лесу люди остановились, а некоторые повернули к ней.
Но быстрее их к бугру летел немецкий самолет. Конечно, он летел не к Катюне — просто делал очередной заход над полем, но путь его снова проходил там, где стояла сломленная молнией сосна. Развернувшись, он пошел вниз, словно покатился с горки. Он катился, вырастая стремительно и неотвратимо, а Катюня, вместо того, чтобы, как обычно, сжаться в комок, шла ему навстречу, раскинув руки и кричала тоненьким, похожим на комариный писк, голосом:
— Не смей! Что ты делаешь! Здесь же люди!
Она была виновата в том, что кто-то из односельчан погиб, и хотела спасти остальных.
Говорят, немецкий истребитель устроен так, что летчику видно не только то, что впереди, но и то, что внизу и с боков. Из кабины очень даже хорошо можно разглядеть, кто бежит по земле — взрослый человек или ребенок…
Катюню нашли не сразу. От страшной боли девочка забилась под куст ивняка, зарылась в траву, сама натолкала себе в рот земли…
Раненого Ивана Петелина самолет загнал в болото и там прикончил, Василия Смердова настиг у самого леса, троих дочерей Архипа Лемонова гонял по полю, не давая им спрятаться, пока две не остались лежать в борозде…
Видевший эту картину Родион Шувалов стонал от бессильной ярости. Когда «юнкерс» улетел, он сказал:
— Все, люди. Теперь бабы ни в жисть в поле не выйдут.
Но они вышли на следующее утро все до единой. Только две, самых старых, остались ухаживать за ранеными. Ветеринарный фельдшер Седякин в окровавленном халате мотался из дома в дом, делал перевязки и даже ампутации. За ним, как тени, ходили две девочки — подруги Катюни— носили «струмент» и большой эмалированный таз.
