Демидовский сквер утопал в глубоком снегу, по узким дорожкам бродили пенсионеры, кругами вдоль ограды, где пролегала лыжня, бегали студенты медицинского института, ворона, сидя на ветке совсем близко от окна, беззвучно раскрывала клюв, должно быть, каркала, молодой папаша, спрятав лицо в поднятый воротник, катал в санках ребенка. Прямо напротив Кириного окна на своем постоянном месте сидел безногий инвалид в коляске. Как-то Вадим предложил ему рубль, тот отказался. Вадиму стало неловко, он просил у инвалида прощения и даже пригласил его в гости, но тот снова отказался. За это Вадим прозвал его Странным. Странным он казался еще потому, что гулял только в одном месте — в сквере напротив Кириного окна.
— Уж не влюблен ли он в вас? — спросил Вадим. Кира пожала плечами.
— Мы даже ни разу не разговаривали.
Кроме инвалида и пенсионеров в сквере на одной из скамеек сидели влюбленные. Они целовались. Кире тоже захотелось посидеть вот так же, послушать крик вороны, ощутить на лице неясное прикосновение снежинок.
Она слезла с подоконника, оделась в теплый лыжный костюм и старое зимнее пальто и вышла на улицу.
Застывший, как изваяние, инвалид сидел на своем месте, а влюбленных уже не было. Вместо них на скамейке в снегу остались две глубокие вмятины. Кира усмехнулась и села в одну из них. В ту, что была поменьше…
С пасмурного неба падал редкий снежок. Кира закинула назад голову и принялась ловить ртом падающие снежинки. Заметив снежинку еще в вышине, она следила за ней, пока та не опускалась совсем низко, и тогда, сделав резкое движение, схватывала ее губами. Ее забавляло не то, что она делала, а мысль о том, как это выглядит со стороны. В самом деле: взрослая женщина занимается черт знает чем, вместо того, чтобы варить щи, штопать носки или мыть кастрюли. Так, наверное, должны были думать, глядя на нее, прохожие. Но прохожих в этот час в сквере не было, гуляющие пенсионеры были далеко, а об инвалиде она как-то забыла. И вздрогнула, услышав тихий кашель за своей спиной. Она смутилась, сказала: «Здравствуйте». Он тоже сказал «здравствуйте», отвернулся и даже немного отъехал в сторону на своей коляске. Неподвижные ноги его или то, что было вместо них, плотно укутывал плед, сделанный из суконного госпитального одеяла.
Обычно инвалид появлялся утром, часам к двенадцати куда-то исчезал, а к вечеру непременно появлялся снова. Иногда он уезжал сам, иногда за ним приходила Кириных лет высокая, простовато одетая неулыбчивая женщина. Как-то Кира слышала, как странный инвалид назвал ее Машей.
— Вы прекрасно играете, — сказал он простуженным голосом и снова закашлялся.
Она поблагодарила и засмеялась.
— Я не играла довольно долго. К тому же через двойные рамы…
— Не сейчас, — перебил он, — раньше, осенью. Пока окна были открыты.
— Вот как? Значит, вы — мой постоянный слушатель? И что. же вам больше нравится?
— Не знаю. Мне все нравится. Я слушаю все подряд.
Кире сделалось скучно — она знала сорт людей, слушающих все подряд… Она зевнула и хотела прекратить пустой разговор, но инвалид смотрел на нее, не отрываясь, через свои темные очки, и уйти сразу ей показалось неприличным. К тому же сегодня она была счастлива и хотела поделиться этим счастьем с другим.
— Если хотите, я сыграю что-нибудь для вас, — сказала она.
— Не утруждайтесь, — посоветовал он, — зимой ведь все равно ничего не слышно.
— А я раскрою окна. Хотите?
Он неуверенно кивнул.
— Отлично. Так что бы вы хотели услышать?
— Прелюдию композитора Рахманинова.
— Какую именно?
— До-диез минор.
Она впервые внимательно посмотрела на странного инвалида. Все лицо его было покрыто сухой желтой кожей, напоминающей старый пергамент. Кое-где она была гладкой и лоснилась, а местами белела давно зажившими рубцами. Такие лица бывают у людей, получивших сильные ожоги. Бесформенный нос был сделан, по-видимому, с помощью пластической операции.
— Вы были музыкантом? — спросила Кира.
— К сожалению, нет, — ответил он.
Она подумала.
— Если можно, закажите что-нибудь другое.
— Но я хотел бы услышать именно это.
— Видите ли, эту вещь я когда-то, очень давно, играла для одного человека…
— Вы любили его? — быстро спросил инвалид.
— Это не имеет значения, — сказала она, помолчав. — Просто я слишком давно не исполняла ее.
— Я вас понимаю, — сказал инвалид странно глухим голосом, — но ведь ничего другого мне от вас не нужно. Судя по вашему лицу, вы теперь очень счастливы…
Она кивнула.
— Ваш муж или жених — прекрасный человек…
Она снова кивнула.
— Рад за вас. Так почему бы вам не доставить удовольствие другому? Тем более, что мы больше никогда не увидимся.
Что-то жалобное почудилось ей в этих словах. Неужели она значит для него больше, чем просто незнакомая пианистка, игру которой он привык слушать?
— Ну, хорошо, я сыграю для вас, — сказала она, вставая.
— Я никогда этого не забуду.
Она быстро повернулась — ей показалось, что он назвал ее по имени.
— Вы что-то сказали?
— Я сказал, что никогда не забуду.
— А еще?
— Больше ничего.
Его изуродованное лицо оставалось непроницаемым, а слишком темные очки не давали возможности рассмотреть его глаза.
— У меня такое впечатление, — сказала она наконец, — что мы с вами уже встречались.
