— А как же я? — спросила Верочка.
Но из военкомата Кира вернулась присмиревшей.
— Отказали. Говорят, если понадобишься, заберем без твоего согласия, а пока иди, работай…
Верочка облегченно вздохнула.
* * *
Осенью немцы сделали попытку разбомбить железнодорожный мост через Волгу. Их не пустили зенитчики и появившиеся в самый последний момент тупоносые маленькие истребители. «Юнкерсы» кинулись прочь и побросали бомбы куда попало. Одна разорвалась недалеко от Тихого переулка. Старому дому, где жили Ордынцевы, было далеко за сто. Взрывной волной его сильно тряхнуло, он застонал, заскрипел, покосился и придавил парадное крыльцо. Жителям предложили выехать, но они не согласились. Бухгалтер-холостяк Лизунов не поехал из принципа: «Если бы город охраняли как следует, бомбы не падали где попало…» Одинокая старушка Анна Ивановна сказала, что хотела бы умереть там, где родилась, Зоя Александровна не рискнула оставить огород, где у нее к тому времени выросла репа, картошка, морковь, свекла, а Кира отказалась уехать от почтового ящика: Борис мог писать только по этому адресу.
Ожидание писем становилось день ото дня мучительней. Однажды Кира не выдержала, пришла в райком комсомола и потребовала направить ее через военкомат в действующую армию.
— Хотя бы медсестрой! — добавила она.
В тесной, насквозь прокуренной комнате, кроме секретаря сидело еще человек десять мужчин и одна женщина в военной гимнастерке и юбке защитного цвета. Волосы женщины были цвета вороньего крыла, на верхней губе обозначилась тоненькая полоска усов.
— Что значит «хотя бы»? — спросила она, сквозь махорочный дым разглядывая Киру. На столе перед секретарем стояла тарелка с голубым ободком, доверху наполненная окурками. Женщина подошла к столу и придавила в тарелке свой окурок большим пальцем с желтым обломанным ногтем. — Что значит «хотя бы»? Вы врач?
— Нет, не врач, — ответила Кира, — просто я хочу быть полезной фронту в любом качестве. Можно и медсестрой. А вообще, я бы хотела в снайперы.
Женщина с усиками взглянула на секретаря — светловолосого паренька, а потом вместе с ним — на Киру.
— Но ты хоть немного понимаешь в медицине? — с надеждой спросил секретарь.
— Санитаркой работала в детском доме…
Секретарь вздохнул, женщина начала свертывать новую цигарку, оторвав от лежащей на столе газеты клочок.
— Я говорил, Софья Николаевна, — сказал секретарь, — нет людей!
— Ерунда, — затягиваясь махорочным дымом, отрезала женщина, — я ее беру. — Держа цигарку в углу рта и щурясь от дыма, она протянула Кире большую, сильную ладонь. — Военфельдшер Громова. Набираю добровольцев на Энский фронт.
— Ордынцева, — тихо проговорила Кира. Ей вдруг стало немного страшно. — А что такое «Энский»?
— Э, брат, какая у тебя рука-то белая! — как бы про себя сказала Громова. — Тяжелой работы, поди, не нюхала?
— Нет, — ответила Кира.
— Ясно.
В этот момент к столу секретаря подошел человек необычайно высокого роста в резиновых сапогах до колен и сказал густым, прокуренным басом:
— А почему опять — Громовой? Несправедливо. Кажись, договорились: всем — поровну. Тем паче — не специалист. Давайте ее мне.
— Но она на фронт хочет, — неуверенно произнес секретарь.
— У меня тоже фронт, — не сдавался великан, — токо рази что не стреляют. Из моего леса на фронте мосты делают!
— Слушай, товарищ Игнатьев, — повернулась к нему Громова, — у тебя же сплав.
— Известно.
— Да ты на ее руки погляди! Какой из нее сплавщик!
— А такой же, как медик. Ты явилась со своим мандатом и шуруешь, как лиса в курятнике — всю молодежь забрала! А мне что со стариками делать? Онучи у костра сушить?
— Да пойми, Яков, девчонка топора в руках не держала!
— У меня окромя топоров струмент имеется.
— Это какой же, к примеру?
— К примеру, уполовник! Мне повариха нужна. Верка не сегодня-завтра рожать будет, а бригада без повара остается.
Громова засмеялась.
— Да она, поди, и кашу-то варить не может.
Все посмотрели на Киру.
— Я на фронт хочу, — сказала она, — у меня разряд по стрельбе…
— Баста, мужики! — крикнула Громова. — Прекращай дебаты. Пиши, Валерий. Сколько теперь у меня?
— С Ордынцевой двадцать три.
— Комплект. Выписывай требование, завтра едем.
— Минутку, Софья Николаевна, — секретарь вертел в руках паспорт Киры, — Ордынцева, тебе сколько лет? Семнадцать? Так ведь?
В комнате воцарилось молчание.
— Как, семнадцать? А ну, дай сюда! — с минуту Громова изучала паспорт Киры. — Ну и что ты хочешь сказать, товарищ Веленов?
— Не имеем права, Софья Николаевна.
— Да она совершеннолетняя!
— Все равно не имеем права. До девятнадцати.
— Но ребят же мобилизуют!
— То — ребят…
Возле Киры снова оказался гигант в резиновых сапогах.
— Так пойдешь поварихой, дочка? Не бойсь, не пожалеешь. Всю дорогу — в сытости, в получку — триста целковых отдай, начальник! Не всякий мужик столько-то загребает. Одежа опять же казенная. Жениха тебе найдем. Есть у меня один на примете… Из госпиталя списали по чистой. Орел!
— Боюсь, я вам не подойду, — сказала Кира и хотела уйти, но ее остановил Веленов.
— Обожди, Ордынцева, дело есть. Ты ведь музыкой занимаешься?
— Какое это теперь имеет значение? Училище закрыто.
