Сорок утренников - [10]

Дудахин слегка побледнел.

— Да в порядке он, товарищ старший лейтенант, смотрите сами! Даже улыбается…

— Вот именно, улыбается! Ему в бой идти, а он улыбается!

— А что, лучше, если б плакал?

— Молчать! Ты мне за командира головой ответишь! Ясно? И за весь взвод — тоже!

Дудахин оглянулся на подчиненных — они смотрели на него, но, кажется, ничего не слышали, сказал примирительно:

— Да не беспокойтесь вы, ну что вы, ей-богу! Дудахина не знаете? Где надо подстрахуем, где надо — заменим… Впервой, что ли? Помните младшего лейтенанта Званского? Только пошли, а его — хлоп!.. А кто людей вел? Дудахин. Со Щепкиным лейтенантом опять же…

— Ну, хватит, — Охрименко слегка смягчился, — расхвастался, понимаешь… Не хвались, едучи на рать…

— Это уж точно, товарищ старший лейтенант, — не спуская взгляда с командира роты, сказал Дудахин.

Они немного помолчали, потом ротный неловко подал руку. Это было примирение. Они всегда мирились перед боем…

— Главное, за людьми смотри, — ротный говорил совсем уже тихо. — Нынче из стариков совсем мало осталось. В основном необстрелянные. Сам понимаешь, дело нешуточное с такими идти…

— Как не понять!

Ротный пошел, Дудахин смотрел ему вслед. Сколько раз вот так расставались они — начальник и подчиненный— два командира, два бойца, расставались, не загадывая наперед, придется или нет свидеться еще раз…

Подошел Рубцов, почмокал сапогами по грязи, коротко вздохнул.

— Беспокоится Иван Евдокимович? Давай, Гриша, по маленькой… Вон и Булыгин идет.

Дудахин молча отстегнул от пояса фляжку, отвинтил крышку, сделал глоток и передал фляжку Булыгину.

— Ты чего это, Гринь? Заболел, что ли?

— Хватит.

— А, ну ладно. Тогда — за здоровье командира… Сколько там осталось?

Дудахин отвернул обшлаг гимнастерки.

— Двадцать. Даже восемнадцать с половиной.

— Самое время. Держи, Рубец…

Помкомвзвода подошел к Мухину. Тот стоял, закрыв глаза, и на его губах играла слабая улыбка. С невидимого неба на его лицо падали невидимые снежинки, щекотали кончик носа и таяли, скатываясь по щекам к подбородку теплыми каплями, а Мухину было приятно их касание…

Ровно в три началась артподготовка. Дивизион среднего калибра — больше орудий на этом участке не было — минут пятнадцать добросовестно и не очень точно кидал снаряды в болото, затем перенес огонь дальше, в поле. Взлетела зеленая ракета, просюрчал милицейской трелью свисток ротного командира, вразнобой закричали командиры взводов и отделений. Вторая рота второго батальона тысяча сто тринадцатого стрелкового полка пошла в наступление.

С первой минуты наступления Мухин потерял своих. Сначала он как будто видел их за своей спиной и немного сбоку, но чем дольше бежали они, тем медленней становился их бег, тяжелей дыхание и явственней — подбадривающий матерок Дудахина.

«Почему молчат немцы?» — успел подумать Мухин и тут же услышал истошный крик:

— Стреляй же, сволочь, стреляй!

— Отставить истерику!

Это — Дудахин. Ровными, крупными, как у лося, скачками несется он на одном уровне с Мухиным, оставив позади солдат. В свете немецких ракет Мухин иногда видел их лица, но почему-то не узнавал никого.

— Дудахин, где наш взвод?

Помкомвзвода махнул рукой назад: все здесь.

В самом деле, куда им деваться? Задача поставлена, цель ясна, а дальше проявляй инициативу, действуй…

Когда немцы открыли огонь, первым желанием Мухина было нырнуть в воронку, спрятать в ней голову — главное — голову! но вокруг были люди, получившие приказ бежать только вперед, и он подавил в себе это желание.

Пока атакующие неслись по склону вниз, все шло хорошо, но вот первые бойцы и среди них Мухин с Дудахиным, ступили на лед, и Мухин начал задыхаться. Низина оказалась не болотом, а заболоченной поймой, где кочки и островки перемежались с глубокими рытвинами, — незамерзшими или уже оттаявшими озерками черной воды.

При первых разрывах мин Дудахин рванулся вперед — он знал, что делать, этот старший сержант, но взвод замешкался внизу, преодолевая ледяную купель, и тут же попал под обстрел. Следом за Дудахиным на косогор вскарабкался Мухин. Весь противоположный берег вспыхивал частыми разрывами. Полоса их была неширока, но охватывала низину плотным полукольцом. В самой низине разрывов теперь не было. Там, слабо различимые в темноте, шевелились маленькие человечки — взвод окапывался…

— Что они, с ума посходили? — закричал Дудахин и, вынув ракетницу, выстрелил. — Вперед надо! Вперед!

— Вперед! — послушно повторил за ним младший лейтенант и, повинуясь зеленому свету ракеты, фигурки людей отделились от земли и медленно поползли наверх. Немецкие автоматчики, засевшие на гребне, усилили огонь.

В воронку, энергично работая локтями, скатился второй номер пулеметчика. К его поясу была привязана веревка, другой конец которой крепился на ручке пулемета. Втроем втащили «максима» в гору, установили на краю воронки. Отдуваясь, подполз Булыгин, проверил сектор обстрела, велел второму номеру расчистить его. Понемногу на косогор втянулась вся рота. Рассредоточились, принялись окапываться. Немецкие автоматчики не стреляли — то ли отступили, то ли готовили какую-то каверзу. Первым понял это Дудахин.