Сорок пятый - [5]

 В ходе воспоминаний мне придется рассказывать ещё о нескольких наступательных операциях крупного масштаба. Тогда я не буду излагать во всех подробностях ход и объем подготовки к ним. Здесь же, говоря о первой из таких операций, хочу просто дать представление читателю о размахе и трудоемкости подготовительной работы. Вполне возможно, что кому-нибудь это изложение покажется несколько сухим, но ведь война состоит не из од них сражений и боёв. В ней есть и паузы между операциями. Содержание так называемых оперативных пауз (и то, что сделано во время них, и то, что осталось несделанным) во многом определяет исход боевых действий. Но вернемся к последовательному изложению событий.

 Сроки наступления приближались. Нам предстояло пройти от Вислы до Одера, на глубину до пятисот кило метров. Противник заблаговременно подготовил на этом пути семь оборонительных полос. Большая часть их проходила по берегам рек Нида, Пилица, Варта, Одер, которые сами по себе являлись преградами. Три из этих полос обороны занимали войска неприятеля. За спиной врага был Берлин: выбора уже не оставалось. Не устоять — значит подписать себе смертный приговор. Мы понимали это, и твердая решимость, несмотря ни на что, опрокинуть противника сказывалась на тщательности нашей подготовки к наступлению.

 Наступило 9 января. До начала операции осталось одиннадцать дней. Все основное сделано, но, конечно, как всегда перед большими событиями, дел ещё невпроворот. 9 января мне позвонил по ВЧ исполнявший обязанности начальника Генерального штаба А. И. Антонов и сообщил, что в связи с тяжелым положением, сложившимся у союзников на западном фронте в Арденнах, они обратились к нам с просьбой по возможности ускорить начало нашего наступления; после этого обращения Ставка Верховного Главнокомандования пересмотрела сроки начала наступательной операции. 1-й Украинский фронт должен начать наступление не 20, а 12 января.

 Антонов говорил от имени Сталина. Поскольку операция уже была одобрена Ставкой и полностью спланирована, никаких изменений, кроме срока, и никаких вообще иных принципиальных вопросов в этом разговоре не возникло. Я ответил Алексею Иннокентьевичу, что к новому сроку, установленному Ставкой, фронт будет готов к наступлению.

 Не хочу задним числом ни преувеличивать, ни преуменьшать трудностей, вставших тотчас же перед нами в связи с передвижкой срока. В основном мы были готовы к операции, потому-то я так, не колеблясь, и ответил Антонову. Но восемь с лишним суток, которых нас ли шили в один миг, надо было восполнить напряженнейшей работой, уложив всю её в оставшиеся двое с половиной суток. Чтобы довести подготовку до конца, от командования всех степеней потребовалась огромная организаторская работа.

 В последние месяцы мы получили пополнения, обучавшиеся перед самым наступлением. Была развернута целая программа учений. Теперь эту программу пришлось на её заключительном этапе свертывать, сокращать, что было, разумеется, нелегко. Выяснились и многие другие недоделки, которые устранялись в исключительно короткие сроки.

 Словом, те восемь суток, что у нас взяли, по правде говоря, были нам крайне необходимы. Но это необходимое время брали у нас для того, чтобы помочь союзникам, и мы на фронтах (я говорю о своем фронте, но думаю, что такая же картина была и всюду) понимали, что пере движка продиктована соображениями общего стратегического порядка и, значит, на неё надо пойти. Как командующий фронтом я был внутренне согласен с решением, принятым Ставкой.

 Помимо всего прочего перенос срока наступления не радовал нас из-за метеорологических прогнозов. На вторую декаду января прогноз был более благоприятным, чем на ближайшие дни. Готовясь начать наступление 12 января, мы уже должны были считаться как с реальностью с тем, что из-за непогоды придется подавлять немецкую оборону одной артиллерией, без авиации.

 Вспоминая об этом, не могу удержаться от невольного замечания о том, сколько места в своих планах отводили метеорологии наши союзники и как они ставили

в зависимость от погоды сроки открытия второго фронта. Вспоминается это, очевидно, по контрасту. Что касается нас, то решение Ставки предполагало: в сложившихся обстоятельствах нам с метеорологией считаться не придется. Хочу тут же заметить, что опыт Великой Отечественной войны вообще дает немало примеров осуществления крупных операций в непогожие дни и недели, в частности в условиях весенней распутицы. В ряде случаев непогода даже помогала нам.

 В самом деле, сложная метеорологическая обстановка порождает трудности не только для тебя, но и для противника. Взять хотя бы Уманско-Ботошанскую операцию 2-го Украинского фронта весной 1944 года на Правобережной Украине. На дорогах — сплошная, непролазная грязь. С трудом двигались даже танки. Гусеницы вязли в месиве и наматывали грязь на себя так, что потом она отрывалась буквально пластами. По существу, танки ползли на днище, юзом. На что уж безотказный самолёт У-2, и тому пришлось туго. В начале операции я ещё летал на нем, а потом пересел на танк: как ни медленно, а все-таки он продвигался. Встала вся техника. Снаряды подносили на руках. И тем не менее в таких условиях мы проводили операцию, не снижая темпов наступления. Немцы в этой операции были не просто разгромлены, а бежали с Украины «голые» — без артиллерии, без танков, без автотранспорта. Они уходили от нас на волах, на коровах, пешком, бросив все.