Сорок лет с В. А. Гиляровским - [26]

— Идемте, я вам все расскажу.

Мы спускаемся вниз.

— Недавно у нас проводилась читка полученных рукописей, в том числе и вашей. По прочтении редакция в полном составе постановила — расцеловать вас за этот рассказ.

— Приятно.

— Вам везет.

— Заслуженно? — Ясно.

На улице Низовой спросил:

— Почему вы подписываетесь Н. Столешников?

— Живу в Столешниках, по географическому признаку и подписываюсь. Да мне под своей фамилией печататься и неудобно.

Он удивился. Я разъяснил:

— Шлиссельбуржец Н. А. Морозов много печатается, неэтично было бы с моей стороны дублировать его подпись.

— Я вам вот почему говорю: в одной из редакций я слышал такой разговор: «Вы не знаете, кто такой Н. Столешников?» — спросил один. Другой ответил: «Это — Гиляровский, он живет в Столешниковом переулке и изредка так подписывается». Вы содействуете славе дяди Гиляя, — пошутил Низовой. Я расхохотался.

Владимир Алексеевич живо интересовался моими литературными делами. Как-то я сказал ему, что не знаю, куда послать свой большой рассказ «Чернильная команда»: для еженедельного журнала он велик, а в ежемесячник послать опасаюсь — не выдержит испытания. Он попросил дать ему рукопись.

Помню, появился в продаже альманах «Энергия». Я заинтересовался им, ознакомился с содержанием и решил послать туда свой рассказ. Редактором альманаха был А. В. Амфитеатров, рукопись следовало посылать в Италию, в Сорренто.

Перед отправкой я попросил почитать ее Марию Ивановну, а потом показать Владимиру Алексеевичу.

На другой день Мария Ивановна сказала:

— Прочитала, мне понравилось, передала Гиляю, иди к нему.

Вхожу в кабинет. Гиляровский, расположившись на диване, читает мою рукопись.

— Хорошо у тебя сказано про военных писарей: «За царя и отечество чернила проливают», — сказал он, увидев меня. — Остра реплика букиниста по адресу подозрительного покупателя: «Тебе, я вижу, не книга нужна, а путеводитель по чужим квартирам». Скажи, — спросил он, — а кто этот человек, который умышленно заразил женщину?

— Торговец, он именовал себя коломенским коммерсантом.

— Скажи его настоящую фамилию.

— В рассказе названа настоящая.

— Этого делать нельзя, — с горячностью сказал он.

— Я адреса его не указываю. Но я ненавижу его. у меня не хватило гражданского мужества назвать этого типа иначе, — тоже не без горячности ответил я.

— Беллетристика требует житейской правды, но документальность тут не обязательна, — поучал Владимир Алексеевич и, достав карандаш, зачеркнул настоящую фамилию и написал вымышленную — Облевухов. Эта фамилия и осталась в оригинале.

После прочтения им рукописи я отправил ее в Сорренто. Из Италии чуть ли не с обратной почтой пришел радующий ответ. В письме было сказано, что рассказ будет напечатан. Письмо подписал секретарь редакции Зиновий Пешков. Письмо я показал Владимиру Алексеевичу, он был очень рад за меня и тут же, порывшись в своих содержательных хранилищах, отыскал и подарил мне запонки для манжет. Запонки напоминают крупные перламутровые пуговицы с прикрепленными к ним отшлифованными дисками платины, на которых мастерски выгравирован портрет А. П. Чехова. — Эти запонки, — сказал он, — незадолго до своей смерти подарил мне Антоша Чехов, а я дарю их тебе за твои литературные достижения. Желаю тебе успеха…

В газетах появилась заметка о пожертвовании одним из московских толстосумов больших денег на благотворительные цели. Этот благотворитель принадлежал к числу богачей, о которых В. А. Гиляровский отзывался крайне отрицательно, и я пошел к нему сказать о напечатанном.

— Я об этом знал вчера, — с возмущением ответил он, — и был у главы того ведомства, куда должно поступить пожертвование. Я прямо заявил: «Этот богач — бывший профессиональный шулер, пожертвованные им деньги — награбленные… Жулик чистой воды. Через него порядочные люди пускали себе пулю в лоб, когда проигрывали ему состояние». Этот глава ведомства подумал, а потом говорит: «Деньги, Владимир Алексеевич, не пахнут. Всякое даяние — благо». Я ему отвечаю: «Значит, вы еще ухитритесь представить этого шулера к ордену за пожертвование?» Он ответил: «Ну что вы, что вы, мы учтем вашу информацию».

После этого Владимир Алексеевич добавил: — Далекие предки владельцев крупнейших ситцевых фабрик, — он назвал фамилию, — промышляли сбытом фальшивой монеты, вот откуда у них такое богатство. Многие из московских воротил нечестно разбогатели. Но они приносили пользу России — развивали промышленность, двигали торговлю. А этот шулер — паразит. Сколько в Москве воров и взяточников из высокого сословия, — заключил он и продекламировал:

Воры уж так воры — с крупными кокардами.

Кражи уж так кражи — прямо миллиардами…

Владимира Алексеевича позвали к телефону, и мы вышли с ним в редакцию.

Незадолго перед первой мировой войной Москва была удивлена сенсационной новостью: в Кремле ограбили Успенский собор. Как потом выяснилось, ворами оказались ученики-ювелиры, хорошо разбиравшиеся в драгоценных камнях.

Кража произошла ночью. Стоявший на посту кремлевский городовой вдруг услыхал подозрительный звон и треск разбитого стекла. В Кремле не было ни души, странно было предположить, что здесь в такое время может кто-то хозяйничать. Встревоженный городовой, почуяв неладное, немедленно отправился к полковнику Горностаеву, коменданту Кремля, и доложил о случившемся. Тот поднялся с постели, и оба они отправились к соборам. Когда они подошли к Успенскому собору, то на широких каменных плитах мостовой наткнулись на мелкие осколки стекла, а, взглянув наверх, увидели в одном из окон собора зияющую черную дыру. Подошли к дверям храма, двери были закрыты и на замке. Значит, предположили они, воры остались в соборе с вечера, произвели ночью кражу и выбрались через окно. Такое предположение отвечало действительности. Ограбление произошло на пасхальной неделе, когда по установившейся традиции все храмы Кремля открывались для желающих с утра до вечера, и воры действительно могли спрятаться в храме с вечера. Но то, что они могли выбраться на улицу через окно, вызывало сомнение: спрыгнуть с такой высоты на камни было нельзя, опасно, а следов веревочной лестницы или каната не было видно. На другой день Москва была взволнована случившимся.